пошла в аптеку и купила тест на беременность. Он показал две полоски. Ну, то есть, что я беременна. А это… этого быть не могло, — Гульнара обхватила руками чашку. Чашка должна быть горячей, но девушка будто ничего не чувствовала. — Я… я не помню ничего из того, что было в тот вечер, когда ты… Когда ты меня забрал из бара. Я помню только, как проснулась у тебя в ванной. Я… я подумала, что ты… что у нас что-то было… — закончила она тихо.

— Не было. Тогда, — исправился Булат. — Тогда не было.

— Да, — торопливо кивнула Гульнара. — Я теперь это знаю. А тогда я растерялась и… Ну, и решила, что ты-то должен знать правду. Как оно все было. Ты же, в отличие от меня, все помнишь. Поехала к тебе. И… — Гульнара сделала глоток чая и часто задышала. — В общем, после того, как мы с тобой утром поговорили, я как-то успокоилась. Я поняла — знаю, что запоздало — что надо бы сходить к врачу. Для более точного диагноза. Понимаешь, просто… — она бросила на Булата косой короткий взгляд и снова уткнулась взглядом в чашку. — Я наблюдаюсь у семейного врача, и мне бы не хотелось, чтобы… чтобы кто-то еще об этом знал. Но после разговора с тобой я поняла, что можно просто обратиться к любому доктору! Вот вообще к любому. Я позвонила в пару клиник и… В общем, я после обеда была у врача, и она меня осмотрела и сказала… такая хорошая женщина… — Гуля снова как-то по-детски шмыгнула носом. Щеки ее стали совсем пунцовыми. А Гуля глубоко вдохнула и выпалила: — Она сказала мне, что девственная плева не нарушена, беременности нет, и это просто был бракованный тест!

Это был, как любит говорить Вадик Коновалов, снукер. Вадим это слово произносил с длинным свистящим «с-с-с-с». В особо исключительных случаях добавлял со вздохом: «От двух бортов, однако». Здесь тоже, похоже, от двух бортов.

Теперь, когда Гульнара рассказала все факты, история казалась простой. Даже простейшей. Но Булат умудрился из такой простой истории вывязать сложнейший узел. Вот воистину говорят — сапожник без сапог. Он же сам врач. Что ему стоило собрать минимум анамнеза? Спросить у Гульнары, была ли она у врача? Попросить какие-то результаты обследования, кроме безымянного теста с двумя полосками. Этот тест такой же аргумент, как «Усы, лапы и хвост — вот мои документы!». Ладно, Гуля растерялась — ей это как раз и понятно, и простительно. И то она потом сообразила, что нужно сделать. А Булат — нет. Вместо того, чтобы действовать, как взрослый мужчина и как врач, Булат, не задав ни одного уточняющего вопроса, сочинил себе в голове какую-то абсолютно бредовую версию произошедшего, поверил в эту версию, не дал Гульнаре сказать ни слова и в итоге… В итоге мы имеем то, что имеем.

Почему он, взрослый и рассудительный, как сам про себя считал, так поступил?! Почему в абсолютно простой и очевидной ситуации наломал столько дров?! Почему?! Ответов у Булата не было. Но одно он знал точно. Ответственность за случившееся лежит на нем и только на нем.

То, в чем его безосновательно подозревал отец Гульанры, сегодня случилось на самом деле.

— И что же нам делать? — он бессознательно задал вслух вопрос, который крутился у него в голове.

— Ничего.

Булату показалось, что он ослышался, и он все же посмотрел прямо в лицо Гульнаре. Она ответила прямым взглядом, и Булат совершенно не к месту завис на ее глазах. У нее неприлично красивые глаза — большие, яркие, с вытянутыми и приподнятыми внешними уголками. Такие глаза рисуют в мультфильмах восточным принцессам. А тут такие глаза у совершенно живой и настоящей девушки, которая сидит напротив, только руку протяни. И говорит абсолютно невозможные вещи.

— Что значит — ничего?

— А зачем нам что-то делать? Та проблема, с которой я пришла к тебе — ее, как выяснилось, не существует.

— А… Мгм… М-м-м… — ничего более связного у Булата не получалось произнести.

— А то, что произошло только что, обратной силы не имеет. Поэтому сделать с этим тоже ничего уже нельзя.

Булат буквально вытаращился на Гульнару. Она пару минут назад, сбиваясь, запинаясь и краснея, рассказывала о том, почему она не беременна. А теперь, словно освободившись от какого-то груза и успокоившись, невозмутимо говорит, что все в порядке. Причем такими формулировками… В голове вдруг мелькнула парадоксальная мысль. Точнее, определение: «Дочь начбеза». Да, сейчас в Гульнаре отчетливо проклюнулся отец. И это еще Булат мать не видел.

— Так, погоди. Давай по порядку. То, что произошло только что, имеет свое название. Я лишил тебя девственности.

— Я с тобой не спорю, — ответила она спокойно. И так же невозмутимо, почти по-королевски отпила чаю.

Булат даже моргнул. Кто ему подменил Гулю?! И тут он вспомнил, как она тогда, в ночном баре, отчеканила свою позицию отцу. В этой девушке какое-то невероятное сочетание несочетаемого: юная невинность, когда она о простых физиологических вещах говорит, отчаянно краснея, и при этом… при этом внезапно прорезающаяся сталь в характере. Откуда?!

Видимо, от отца. Впрочем, характер — это на всю жизнь. А невинность — явление сугубо преходящее. Булат тряхнул головой, изгоняя эту философию. Она сейчас совершенно не к месту. В конце концов, он старше, у него гораздо больше жизненного опыта, и инициатива в разговоре должна принадлежать ему.

— Иначе это еще называется — обесчестил.

Гульнара закатила глаза.

— На дворе двадцать первый век. Никто не говорит такими словами.

— Твой отец считает иначе.

— Но его же здесь нет. Он ничего не знает. И не узнает.

И тут Булат охренел в третий раз. Что с Гульнарой?! Или это в семье Ватаевых только ее отец поборник традиционных ценностей, а его дочь… А его дочь до двадцати… сколько ей?! Ватаев говорил, что Гульнара работает там же, в «Балашовском». У девочки явно высшее образование, а значит, ей минимум двадцать два, а то и двадцать три или двадцать четыре года. Для девушки, которая принимает для себя половую свободу, как-то поздновато лишиться девственности в двадцать четыре. Что-то и куда-то не складывается.

— Гульнара, послушай…

— Ты меня послушай, — Булат даже глазами хлопнул от ее резкого тона, и Гульнара, похоже, заметила. Смягчила: — Пожалуйста. То, что случилось… — она все же смутилась и отвела глаза. — Это случилось и все. Я сама виновата. Мне надо было сказать тебе все сразу. Объяснить толком. А я… — она судорожно вздохнула. Булат снова завис на том, как