7

Город отдавался солнцу. На улицах не было видно ни души; только несколько бесноватых бесцельно бродили среди нищих, сидящих на корточках. Жара, несмотря на близость моря, была непереносимой. Стены, соборы, балюстрады выделялись на лазоревом фоне абсолютно безоблачного неба; даже птицы укрылись от палящего зноя. Пальмы склоняли свои чешуйчатые стволы. Ни одно движение не нарушало картины, словно все вдруг окаменело, намертво застыло в этой неумолимой, полыхающей духоте. За опущенными шторами лежали обнаженные люди; одни — будто бы возвратив себе ненадолго невинность прежнего детского облика, другие дышали неровно, ибо полуденный сон всегда бывает немного беспокойным и взволнованным. Тишину иногда нарушал лишь гортанный смех.

Однако именно в это время, в самый томительный час дня, чиновники из императорского дворца решили огласить императорский указ, старательно начертанный на хорошем папирусе:

«Божественный император приветствует свой народ!

Достославный принц Доримас, наш сын, посланный с мирной миссией в королевство вероломного Фореноса, короля пеласгов, стал жертвой коварного нападения без всякого предварительного разрыва дипломатических отношений. Наш отважный посланник не усомнился принять вызов, хотя в его распоряжении находилась лишь одна эскадра, рассеял флотилию противника и уничтожил огнем и мечом большую часть вражеского войска, получив на нашей службе серьезное ранение!

Однако эта новая победа нашего оружия не может утолить праведного гнева вашего императора. Им принято решение отправить к пеласгам карательную экспедицию, чтобы связать руки презренному Фореносу и его сеидам и превратить ненавистный нам народ в рабов. Это произойдет в ближайшее время!

Но отзвук кары, которую условия стратегии призывают отсрочить, должен послышаться уже сегодня. Пеласги, живущие в Посейдонисе, да испытают вашу ярость! Император хочет этого! Император приказывает! Пусть без промедления соберутся законопослушные граждане и схватят этих негодяев! Пусть те умрут самой ужасной смертью! Никому не будет пощады! Разделите между собой их богатые одежды, утварь — все, что стяжали они своим гнусным ремеслом, золото, которое они украли у вас! К концу этого дня никто из них не должен остаться живым! Император запрещает только разрушать их дома и склады, затапливать корабли и растаскивать грузы: все это будет собрано и продано с аукциона; вырученное золото будет роздано нуждающимся.

Кроме того, капитанам и судовладельцам категорически запрещается торговать с кем бы то ни было из пеласгов под страхом смертной казни и конфискации всего имущества.

Славные атланты, ваш император ожидает результатов вашего усердия и преданности его божественной личности.

НОД».

— «Божественный император!» «Его божественной личности!» Э, да это что-то новенькое! Ему мало быть императором, он еще себя богом провозгласил. А дальше что?

— Замолчи ты, наконец.

Оборванцы переговаривались вполголоса. Привлеченные объявлением, они поднялись на ноги, впрочем, не без некоторого колебания. Один из них, старый школьный учитель, прочитал им указ Нода.

— Я же говорил вам, что он спятил! Вот доказательство!

— Нас могут услышать!

— Мозги отказали. Он решил, что он теперь Посейдон!

— Сумасшедших надо связывать и сажать под замок. Это серьезно.

Одна за другой двери стали приоткрываться. В окнах уже показывались люди. Толпа нищих росла: подходили мужчины, женщины, они читали вслух и обменивались фразами.

— Невозможно!

— Пеласги вне закона?

— Стало быть, можно поживиться за их счет?

— Не можно, а нужно!

— Под страхом неудовольствия божественного императора!

— Великолепно, а главное — неожиданно!

— Так он теперь бог?

— Что ты сказал?

— Я говорю «божественный император»…

Этот эпитет придумал Энох. Он два раза вставил его в текст, чтобы подготовить почву: народ должен привыкнуть к величию своего властителя.

— Хватит терять время, друзья! В нашем квартале десять семей пеласгов — надо поделить их для нападения.

— Пойдем возьмем оружие!

— Ты прав. Они же могут сопротивляться.

— Да ну! Единственное, чему они обучены, так это обворовывать нас. Перечитай указ любезного императора…

— Все добро теперь наше!

— Император отдает нам все, что они отняли у нас. Это ведь по справедливости, правда?

— Еще бы, приятель!

— Да здравствует наш император!

— Да здравствует наш божественный император! — прокричал какой-то человек из вновь пришедших, одетый слишком хорошо, для того чтобы жить где-нибудь поблизости. Это был, вероятно, секретный агент, стражник, переодетый добродушным гулякой, каких в Посейдонисе было много.

— И впрямь! Да здравствует божественный император! — вскричала толпа, может быть, из осторожности.

Босяки начали потихоньку расходиться.

— Эй, вы там! — окликнул их незнакомец. — А вы, случаем, не пеласги? Все верные слуги нашего императора уже приглашены на нынешний праздник. Милости просим!

— Бежим!

— В такую жару только бегать!

— А если они попрячутся?

— Неужели ты откажешься от своей доли?

— Ты возьмешь мне тот столик, который у них стоит внизу! — раздался женский голос. — И не забудь ту красивую серебряную вазу, которая на нем!

— Если, конечно, смогу!

— Сказал бы уж: «Если захочу»! Не забудь, столик и вазу.

— Как я потащу твой столик?

— Он же крошечный, а ты… ты такой сильный…

— А их девочки, приятели? Их очаровательные маленькие черноглазые девочки с торчащими сосцами и темными прядями, а?

— Да уж будьте покойны!

— Я могу вам обещать. Сначала попользуемся: я, ты, да и все мы, а потом — фьють! — и пусть плывут на тот свет! Что упало, то пропало: указ его императорского величества!

Толпа все росла, колыхаясь, толкая друг друга локтями. Мужчины криво ухмылялись, женщины возбужденно посмеивались. Приманка легкой наживы, зависть, похоть и ненависть — весь этот душевный осадок, который носит в себе каждый, искажал черты людей, обезображивал их лица. Только бесстрастное солнце, казалось, разглядывало все это с высоты абсолютно безоблачного неба. Даже птицы укрылись от палящего зноя…

Из ближайшего квартала донеслись крики, и вслед за тем одинокий душераздирающий протяжный вопль. Чье-то тело, сброшенное с одной из террас, взмахнув в последний раз руками и ногами, с глухим стуком ударилось о мостовую. Звук тупого удара словно развязал инстинкты.

Нод давал аудиенцию во дворце. Спокойный и улыбающийся, он разговаривал с двумя заморскими гостями, головы которых украшали уборы из перьев. Он даже спустился с трона, чтобы усесться рядом с ними. Никогда еще его порочная натура не проявлялась с таким блеском, как в эти мгновения, когда он, стараясь пустить пыль в глаза, разыгрывал перед собеседниками роль воплощенной любезности и умиротворения. Даже самые осторожные теряли всякую бдительность, забывая данное себе обещание и простодушно включаясь в игру. От этих двух князьков Нод хотел заполучить самых жестоких, сильных и прекрасно вымуштрованных во всей империи солдат: ему нужно было пополнить воинами свою флотилию. Гордые атланты, испорченные роскошью, предпочитали использовать