Хэнк торопливо шагал в толпе, не выпуская из рук шест с капельницей пациентки, у которой не было времени отсоединить трубки, идущие от болтающегося пакета с лекарством в вены на запястье.

Седьмой… и восьмой.

Он вывез женщину в другую половину здания, за массивные двойные двери, а вместе с ней вытолкнул и парня, одетого во все черное, глаза которого моргали и дергались будто сами собой как от пережитого ужаса, так и от высокой концентрации метамфетамина в организме, из-за которого он здесь и оказался. Хэнк убедился, что эти двое в безопасности, а потом развернулся и побежал туда, откуда доносились выстрелы.

Он пропустил самое худшее, но прибыл вовремя, чтобы стать свидетелем катастрофы.

Лежащие на полу тела, судорожно подергивающиеся и истекающие кровью, санитары поднимали и укладывали на ближайшие койки. Люди, оказывающие помощь пострадавшим, кричали. Охранник поднимал с пола оружие стрелка, которое, должно быть, упало, когда полицейские наконец точным выстрелом убили нападавшего. Это был небольшой пистолет, и Хэнк с удивлением подумал, что ожидал увидеть штурмовую винтовку.

Склонившись над одним из раненых, чтобы зажать рану в попытке остановить поток крови, он не мог не бросить двухсекундный взгляд на лицо человека, устроившего этот кошмар.

Хэнк сразу же его узнал.

НИНА

Прошло два дня с тех пор, как Дебора Кейн выскочила из своего кабинета, чтобы сообщить сотрудникам о стрельбе в Нью-Йоркской мемориальной больнице.

Нина и несколько репортеров провели то утро, обсуждая новости из Северной Кореи, где все коробки с нитями было приказано передавать правительству. Всем, кто еще не открыл свою шкатулку, больше не разрешалось заглядывать внутрь, и каждая новая коробка, полученная в двадцать второй день рождения, должна была быть передана в руки государственным служащим нераспечатанной.

Это был первый из подобных законов на планете.

В марте и апреле правительства разных стран мира были слишком озабочены подтверждением истинной сущности нитей, удержанием мировой экономики от падения, чтобы понять: некоторая власть у них все же осталась. Пусть прибытие коробок было им неподвластно. Но контролировать то, как люди их используют, чиновники могли.

Той весной несколько стран Европейского союза незаметно отправили дополнительные войска к своим наиболее спорным границам, ожидая, что напуганные короткоживущие мигранты будут искать убежища в тех странах, где доступно здравоохранение лучшего качества, лелея последние осколки надежды. Пограничный патруль США, как говорят, тоже был начеку. Но последнее решение правительства Северной Кореи было неожиданным, выходящим за рамки обычной политики. По слухам, постановление стало результатом бурных волнений и опасений окружения верховного лидера: полагали, что слишком вспыльчивые коротконитные, которым нечего терять, могут разжечь восстание.

— Очевидно, это экстремальная тактика, но, возможно, в этом есть смысл, — сказал один из авторов. — Если все перестанут заглядывать в свои коробки, то жизнь вернется в нормальное русло.

— Кроме тех, кто уже посмотрел, — заметила Нина. — Для них уже слишком поздно.

— Ну, я думаю, все, что мы можем сделать, это надеяться, что коротконитные в нашей стране не будут представлять угрозу для окружающих.

Нина была удивлена зловещим комментарием.

— С чего бы им представлять угрозу для окружающих?

Прежде чем коллега успел ответить, появилась мрачная Дебора и объявила:

— Поступило сообщение о стрельбе в Нью-Йоркском мемориальном госпитале, — сказала она. — Многочисленные жертвы.

Сорок восемь часов спустя окончательное число погибших, не считая самого стрелка, составило пять человек, возраст жертв варьировался от двадцати трех до пятидесяти одного года. Пять коротконитных, которые, возможно, даже не знали, что они такие, или пришли в больницу в поисках помощи, не зная, что в отделении скорой помощи их ждала та самая судьба, которой они надеялись избежать. Судьба, которая пришла в образе вооруженного до зубов коротконитного, которого звали Джонатан Кларк из Квинса, Нью-Йорк.

Репортер криминальной хроники открыл утренний круглый стол вопросом:

— Что мы думаем по поводу подробного материала о больнице? «Трагедия в больнице: взгляд изнутри».

— Неплохо. Что скажете о слове «трагедия»?

— Мы это уже обсуждали. Уровень «трагедии» должен основываться на количестве смертей, верно? Кажется, договорились, что для «трагедии» должно быть десять или больше смертей. В этом случае погибло меньше десяти человек.

— Разве мы не назвали ограбление, случившееся две недели назад, «трагедией»? Тогда погиб только один человек.

— Да, наверное, не следовало этого делать. Личные трагедии — это не то же самое, что трагедии в новостях.

— Ну, это был случай массовой стрельбы, а это всегда трагедия.

— Эта стрельба точно квалифицируется как массовая?

— Если мы используем критерий, согласно которому жертв должно быть не менее четырех, то да.

— Конечно, это трагедия. Такие расстрелы, как правило, могут быть спланированы. Больные ублюдки почти всегда заранее хвастаются в интернете своими погаными убеждениями и планами. Трагедия — нечто, что мы могли предотвратить.

— Мы теряемся в семантике. Это не какой-то стрелок-неонацист с манифестом в интернете. На этот раз все из-за нитей. Они выходят на передний план.

— Похоже, что больница отказалась принять стрелка, хотя он утверждал, что вот-вот умрет.

— Я слышал, что они просто не могут позволить себе продолжать делать томографию всем на вид совершенно здоровым коротконитным.

— Интересно, смогли бы в больнице предсказать, что вот-вот случится что-то плохое, если бы знали, что зал ожидания полон людей, доживших почти до конца своей нити?

За столом на мгновение воцарилась тишина.

— Послушайте, единственные победители здесь — лоббисты оружия и их карманные политики, — произнес кто-то. — Это первый случай стрельбы в этой стране, от которого им будет очень просто откреститься: не надо винить ни оружие, ни законы, ни систему здравоохранения. Это сделал коротконитный. Виноваты нити.

— Таков наш угол зрения, — наконец вмешалась Дебора, молча слушавшая, как редакторы спорят о природе трагедии и количестве загубленных человеческих жизней, соответствующих юридическому определению.

Дебора как-то призналась Нине после третьей рюмки на праздничной вечеринке, что всякий раз, когда репортеры обсуждали стрельбу или стихийное бедствие, ее поражало, как легкомысленно они бросались словами. За три года работы журналистом, наблюдая с каждым годом все более мрачные заголовки газет, Дебора видела, как с каждым разом слова понемногу теряли вес, пока не стали едва напоминать плотные существительные и тяжелые прилагательные, которые когда-то давили на целые залы, полные людей. «Но это единственный способ продолжать работать, — подумала тогда Нина, — чтобы защитить свою душу от тяжелых ран».