В глазах печаль плещется, едва через край не льется, свет в них – мерцает и гаснет – и боли столько, что не снести. Обозлился, когда разумел – привязана к Нежате. Да так крепко, как только может женщина, которая любит сверх всякой меры. Ждал слёз от нее, а дождался иного:

– С чего вдруг принялся печься обо мне? Я Скор. Ты ж в Новоград идешь род мой резать. Ай, не так? – и голос звенит тревожно.

Разозлился до яростной пелены в глазах! Навис на ведуньей, прошипел змием:

– Вон как… Резать? И где дружина моя? Или Волк Лютый зубами глотки драть станет? Нежате скажи, что уговариваться пришел. Крови не хочу. Род Чермных живь не отбирает, а кто так мыслит, пусть допрежде в своем роду мусор вычистит. Завид Скор, князь Новоградский, все веси пощипал, сам справился. Обезлюдели деревеньки вокруг Новограда, ушел народец. Кто в Плёсков, кто в Ладогу. От Завида Кровавого спасались. Разумела? Так и передай Нежате слово в слово. Не перестанет князь кровь лить, сам захлебнется. А теперь ступай, куда хочешь, и оберег свой окаянный не забудь, волхва неумная, – выплюнул гневные слова и пошел, широко ступая по мягкому песку, оставляя за спиной тихий берег светлой реки.

К костру вышел злым, но себя унял и присел рядом с Вадимом: тот болтал без умолку. Глеб взял мису с кулешом из рук Беляны, подивился, что не робеет:

– Что ж ты, рыжая, не скачешь? – вытащил ложку, принялся есть исходящее паром варево.

– А чего скакать-то? Далеко не прыгну, догонишь, – сказала тихо, но без испуга. – Хотел бы загрызть, уж давно бы кусанул. Или там, на дороге зарубил бы, как татей.

– Никак разум в голову внесло? И кто ж из богов смилостивился над тобой? – хотел повеселить потешную девку, а та рассердилась.

– От них дождешься! Отродясь не одаривали! Сама верчусь, – и уселась неподалеку, достала из рукава горбушку хлебную и принялась жевать.

Не успел Чермный доесть, как почуял, что Влада явилась. С того и плечи будто расправились, затвердели, а по хребту волна пошла – огневая, мурашистая. Обернулся и увидел ведунью: шла неспешно прямо к нему. Села рядом и зашептала:

– Благо тебе, Глеб, за совет разумный. Все обскажу Нежате, не тревожься. Мудрый он, все разумеет и крови не даст более пролиться. Зла на меня не держи, думала о тебе дурно по незнанию. Слухи жуткие о тебе ходили, я и верила… – в глаза заглядывала, ждала ответа.

– На здоровье. Взглядом меня не жги и не садись рядом. Не проймет меня ни волшба твоя, ни краса. Как и уговорились, вторым днём расплюемся* и дело к стороне, – Глеб и злобиться не хотел, но услыхал про мужа мудрого и само выскочило.

Она и ушла, а Глеб остался сидеть, угнув шею, будто лишился самого дорогого. И винить-то некого, сам от себя отпихнул ведунью окаянную. Поразмыслив, решил, что все на благо: заглядываться на мужатую не придется более, есть дела и поважнее.

Малое время спустя, шумнул Вадиму, что ночевать станет на насаде, и ушел лодчонкой с работными. Улегся на кули мягкие, укрылся мятлем, а сон не шел. Пришлось вздыхать и смотреть в ночное небо, глядеть на блесткие звезды. Так и проворочался почитай до утра. Одна радость – весь день и проспал, не видел что там творила златокосая Влада Скор, кому улыбки кидала и с кем беседу вела.

Далеко за полдень растолкал злой Вадим, принялся ругать:

– Здоров ты спать, пёсий нос! Так всю явь проспишь! Чего лупишься? Размыслить надобно, куда сунемся в Новограде? Сразу на княжье подворье или обождем вече? Глеб, зенки твои рыбьи, очнись! – и тряс крепенько за плечо.

– Тьфу, старый, отлезь, – Глеб уселся, помотал головой, огляделся вокруг. – Воды дай, дядька, пить охота, аж глотку дерёт.

– Нашел челядинца! Сам иди и черпай! – Вадим сплюнул себе под ноги и ушел, высоко задрав бороду, мол, и я не пальцем деланный.

Глеб крепко провел рукой по лицу, смахивая сонную одурь, и едва не подпрыгнул, когда увидел тонкую белую руку с плошкой воды.

– Испей, – Влада стояла рядом, смотрела чудно, будто ждала чего-то.

Из-за ее плеча выглядывала рыжая, потешно выпучив глаза. Правда, насмелилась и шагнула вперед, протянула кус хлеба с солониной.

Чермный брови свел к переносью:

– Что надо? Ведь не запросто так вьетесь опричь меня? – ждал ответа не без интереса.

– Так это… – начала с запинкой Белянка, – ты ж от татей оборонил. Что ж мы, звери какие? За добро не разочтемся? Ты ведь целый день не емши, так и обессилеть можно.

– Сладко поешь, рыжуха, – снеди взял, да и плошку с водой принял.

Отгрыз большой кус, разумея, что оголодал. Воду пить не стал, кинул вопрошающий взгляд на ведунью, мол, ворожила на питье, нет ли? Та улыбнулась едва заметно и головой покачала. Тогда Глеб и хлебнул, да в охотку, жадно.

– Так что надо-то? За спаси бо вы б так не хлопотали.

Беляна будто ждала, уже без опаски уселась рядом с Чермным и в глаза заглянула ласково:

– В Новограде, чай, народу тьма, затопчут. Еще сволокут* куда, или пограбят. Ты давеча обещался довести до городища и только. Уж не сочти за труд, доведи нас до места. От тебя народ-то бросается врассыпную, боится. Авось и нас не тронут. Ну, так как, Глеб? Сведешь?

– Вон как. А ежели я сволоку, рыжая? Или пограблю? – улыбку прятал в косматой бороде.

– А зачем мы тебе сдались-то? Деньга у тебя и без нас водится, жён, небось, не счесть. Ну, так сведешь, нет ли? – Белянка осмелела и уж дергала Глеба за рукав.

– Нет жён, не сыскал еще. Всё ждал такую рыжуху, как ты. Дай, думаю, найду девку поярче, Ярилину искру. Так что, пойдёшь за меня? – и тихонько зарычал.

Белянку как ветром сдуло от Глеба! Вскочила и запищала:

– Щур меня! Не пойду! – и пятится, и ресницами хлопает.

– А кто ж тебя спросит? Сей миг на плечо и в дом к себе. Погоди, дядьку кликну, чтоб холстинку нёс. Он и обряд справит, – едва не засмеялся, глядя как рыжая хватает Владу за рукав и тянет бежать.

– Белянушка, не бойся, – Влада обняла подругу, утешать принялась. – Шуткует он. Никто не тронет тебя. Поди к дядьке Вадиму, спроси не надо ли чего? Чую, мается, боюсь, занедужил поживший. Сыро на реке-то, солнце покамест нежгливое. Ступай, не опасайся.

Рыжая и пошла, все оглядывалась, все страшилась, а промеж того и на Владу поглядывала.

– Глеб, ты уж не шутейничай так с Беляной. Явь ее и без того неотрадная. Не добавляй, а то через край хлынет, – упрекала, но сторожко, будто кошка кралась на мягких лапах.

– У тебя, что ль отрадная? – спросил и сам себя укорил.

– Какая есть, вся моя. Доля-то слепая, прядёт нить и не задумывается. Жалиться не стану, но и не скажу, что довольна, – присела рядом, голову опустила: звякнули тяжелые навеси, косы упали на коленки.

– Что рыжая от меня хотела, я разумел, а тебе чего? – отвернулся, чтобы не смотреть на красавицу, себя не тревожить.