— Мы уже получили недовольную телеграмму от американцев. Пошли уже ноты протеста, крокодильи слёзы и остальные истерики, — сказал Бурченко.

— И что?

— А ничего. Я сказал, что у нас вариантов не было. Они первые атаковали.

— Дайте угадаю, в своём заявлении написали, что имел место небезопасный и непрофессиональный воздушный перехват, который потенциально мог нанести ущерб и травмы всем задействованным экипажам.

Бурченко зааплодировал и громко рассмеялся.

— Браво, Родин! Слово в слово! Я объяснил руководству, что перехват был 4 на 1. И в данном случае все средства хороши.

— Это радует. Жаль, что самолёт всё же выбыл у нас один. И так в меньшинстве.

Бурченко покачал головой, отпил чай и подошёл к иллюминатору. Он достал сигарету и закурил.

— Вообще-то, три. Вы ещё не всё знаете.

Глава 8

Бурченко сказал о трёх потерянных самолётах уж слишком буднично. Люди, работающие в его ведомстве, априори должны не поддаваться каким-либо чувствам. Но не так же! Меня же больше волновала судьба лётчиков.

— За день три самолёта потеряли. Разве ты ещё не успел разузнать, как именно?

— Нет. От вас услышал впервые. А что с лётчиками?

— В смысле? Ещё и с лётчиками что-то случилось? — удивился Андрей Викторович.

Нет, Бурченко не может таким глупым притворяться.

— Вы сказали, что мы потеряли три самолёта. Один — борт Борзова. С ним всё хорошо. А что с двумя другими самолётами?

Андрей Викторович посмеялся. Значит, не так всё печально.

— Теперь понятно. Мы потеряли ещё два самолёта. И виновником всего этого стал самый опасный враг, что может быть для нашего человека — его чрезмерное желание что-либо отпраздновать.

Бурченко предложил мне пройтись в ангар, чтобы оценить масштаб урона. Вернувшись в огромное хранилище самолётов, мне показали, какие повреждения получили самолёты.

Повреждённый МиГ-29 стоял в самом углу. И вопрос у меня возник очень простой: как⁈ В здравом уме сделать такое не получится.

Радиопрозрачный конус отсутствовал. Точнее, был вырван с корнем, но антенна локатора при беглом осмотре в целостности. Киль смят, руль высоты оторван.

Стоявшие рядом техники прятали глаза и переминались с ноги на ногу. Видимо, уже получили нагоняй от начальников.

— Как это случилось? — спросил я, видя совсем нехарактерные повреждения самолёта.

— Врезались в него, — сказал один из техников, пытаясь поправить болтающийся кусок конуса на носу самолёта.

— И сколько раз?

— Мы не считали, но он старался затормозить.

Виновником этого инцидента был водитель тягача и техник, который руководил им. Точнее, попросил порулить и не справился с управлением.

— Он совсем с головой не дружит? — возмутился я.

— Дружит, когда не пьёт.

— Понятно. Почувствовал в себе силы после выпитого, — сказал и повернулся к Бурченко.

Тот только развёл руками. Пройдя через плотно заставленные ряды самолётов в ангаре, Андрей Викторович подвёл меня к ещё одному повреждённому самолёту. И тоже МиГ-29. Внешне особых повреждений не было. Кроме того, что над самолётом колдовали инженеры и техники. И уж слишком сильный стоял запах смеси АМГ-10 и… спирта.

— А у вас что мужики? — спросил я, подойдя ближе к носовой стойке.

— Да руки оторвать бы кое-кому! — повернулся ко мне полный техник с отчётливым запахом «вчерашнего вечера».

А может, и «похмельного» утра.

— Кому интересно? — спросил я.

Мысль была, что это Паша Ветров, но назвали другого человека. Этот лётчик ещё на стоянке вёл себя вызывающе. Пытался учить, как готовить самолёт к вылету. А сев в кабину, тут же обделался.

— При включённых двигателях, поставил кран шасси в положение «убрано». Потом вернул обратно, когда что-то в голове щёлкнуло. Вылез и говорит, что отказ какой-то. Мол, разбирайтесь, и ушёл.

Теперь всё понятно. Из-за резкой перекладки крана шасси произошёл противоток рабочей жидкости в гидравлической системе, и вышли из строя гидроцилиндры и трубки системы выпуска-уборки шасси. Просто так ремонт этого самолёта не провести.

Я отошёл от МиГа и задумался. Какое-то наваждение следует за корабельными истребительным полком Реброва. И всё указывает на то, что дисциплина в коллективе страдает.

Неужели целый полковник не может отучить взрослых мужиков злоупотреблять спиртным? Ведь два случая привели к поломке.

— Что скажете, Сергей Сергеевич? — спросил у меня Бурченко, когда мы вышли на подъёмник.

Ветер приятно обдувал лицо. Море не было таким уж безмятежным. Одиночный Ка-29 облётывал площадку, находящуюся на большом противолодочном корабле «Маршал Тимошенко».

Несколько раз вертолёт уже неподвижно зависал в разных местах, для определения характера влияния воздушного потока.

Вдалеке, у самого горизонта, можно заметить силуэт американского патрульного самолёта Р-3 «Орион». Постоянно «западные контрагенты» прощупывают, насколько близко им можно подойти к «Леониду Брежневу».

В очередной раз раздаётся шум и гул двигателей на палубе. Як-141 выполнил задачу по патрулированию и вернулся на корабль. Ни на минуту не останавливается авиационная карусель на авианесущем крейсере!

— Что думаете, Сергей? — спросил Бурченко, вставая рядом.

— Халатность.

— Три самолёта выбыли из строя. Разве это называется «халатностью»?

— Хорошо. Пускай будет русское разгильдяйство. Вы это от меня хотели услышать?

Андрей Викторович закивал и достал из кармана пачку сигарет.

— И это тоже. Но у меня другое мнение. И оно, по счастливой случайности, совпадает с мнением командира корабля. Ребров потерял управление авиагруппой.

— Нет. Всему есть объяснение. При чём здесь Гелий Вольфрамович?

— Ну как же! Я наслышан, что в его коллективе постоянно есть проблемы с алкоголем. Вы не знали?

Будто я отслеживаю, что происходит в 101 м корабельном полку! Хотя, теперь многое становится ясным.

Нервозность Реброва, а также постоянные разговоры и обсуждения неподобающего поведения его лётчиков. Прибавить стоит к этому исповедь Борзова в нашей каюте и два сегодняшних случая ущерба по неосторожности.

— Я не лётчик его полка.

— Верно. Вы его покровитель. Думаете, мне неизвестно, каким образом был назначен на должность комполка Ребров, — спокойно сказал Бурченко.

— Вы меня в чём-то обвиняете? Можете говорить открыто, суда я не боюсь.

— Никаких обвинений. Для вас лично. А вот полковник Ребров вызывает глубокую озабоченность.

Бурченко смял пустую пачку от сигарет и выбросил за борт. Совсем не бережёт природу.

— Другого командира авиагруппы на корабле нет.

— Апакидзе? — предложил Андрей Викторович.

— Я разве сказал про смену?