– все с выражением разной степени растерянности на лицах. Джейкоб все еще сидит, развалившись в кресле, а я ни разу в жизни не видела, чтобы он прохлаждался без дела. В руках у него керамическая кружка, из которой он делает небольшой глоток лишь тогда, когда Элоуин кидает на него грозный взгляд. Джорджия расхаживает по комнате, едва сдерживая накопившуюся энергию и стараясь сохранить невозмутимость – чего я никогда за ней не замечала. Кажется, в ней есть некоторые черты характера, о которых я не знала. Зандер стоит у камина: он напряжен и чем-то озадачен. Это не тот позитивный Зандер, которого я помню. А Элоуин сидит у меня в ногах, бросает на всех свой фирменный грозный взгляд, а в промежутках со страхом смотрит на меня.

У меня кружится голова от мысли, что сейчас все и правда изменилось, стало по-другому.

Джейкоб первым замечает, что я очнулась. Мы встречаемся взглядами. Он что-то высматривает в моем лице, во мне самой, но я не знаю, что именно.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но ни слова не слетает с моих губ.

Произошло нечто, такое же нереальное… как и все остальное этим утром. Я помню, как засвистел воздух и я оказалась здесь, хотя должна была быть на кладбище. Я помню каменные изваяния, стоящие не на тех могилах. Я помню ковер из порубленных багряников и красные глаза во внезапно сгустившемся черном тумане…

– Ты очнулась! – Элоуин вскакивает на ноги. – Я принесу тебе чай.

Я не хочу чай, но не смею спорить с Элоуин, когда она так сурово на меня смотрит. Она поднимает руку так, словно кружка чая может появиться из ниоткуда просто по ее желанию, но Джейкоб качает головой. Элоуин хмурится, глядя на него, и молча выходит из комнаты.

Мои друзья разговаривают между собой, а мне не говорят ни слова. И из их речи я абсолютно ничего не могу понять.

– Что произошло? – спрашиваю я осторожно.

– Ты потеряла сознание, – коротко говорит Зандер. Как будто этим я обидела… его самого.

Но обиженная здесь именно я.

– Я не теряю сознание, как затянутая в корсет викторианская барышня, которая не выдержала груз надуманных проблем и вознамерилась утопиться.

– Значит, ты просто внезапно решила вздремнуть? – поднял он брови.

– Не язви, – побранила его Джорджия. Она слабо мне улыбнулась и села у моих ног. – Мы просто немного озадачены, Эм.

Это они озадачены! Я не могу подобрать слова, чтобы выразить то, что хочу, а они озадачены!

Элоуин возвращается с кружкой чая, такой же, как у Джейкоба. Я узнаю керамические кружки, сделанные вручную матерью Элоуин, которые она продает в магазине «Только чай и ничего личного». Это местное производство. Одобряю.

И если честно, я удивлена, что Джейкоб Норт купил нечто столь причудливое. Они, конечно, самого лучшего качества, но не сочетаются с обстановкой старого, переоборудованного фермерского дома, где предметы мебели обтянуты кожей и преобладают клетчатые орнаменты.

Впервые с тех пор, как я пришла на кладбище, я немного расслабилась. Это все еще я, Эмерсон Вилди. Я все еще отдаю всю себя Сант-Киприану и делам города. Эта песенка звучит в моей голове, словно заклинание.

Вот бы все снова стало просто и понятно…

Элоуин протягивает мне чай собственного изготовления и, прежде чем передать мне кружку, заглядывает мне прямо в глаза:

– Надо выпить все без остатка.

– Надо было мне самому сделать чай, – ворчит Джейкоб.

– Я взяла твои травы, Целитель, – глядя на него, строго говорит Элоуин.

Целитель? Я опять чувствую нечто странное. Словно мне снился сон, от которого меня разбудили и я забыла его содержание.

Я напоминаю себе, что уже проснулась. И, возможно все, что произошло, и правда было сном. Я могла съесть отравленную пиццу, или у меня случился нервный срыв – или я просто упала, ударилась головой о бабушкино надгробие, представила себе кошку там, где должна была быть лиса, и напридумывала бушующую бурю. Благодаря записке для Джорджии мои друзья пришли на помощь и принесли меня к Джейкобу, потому что его дом – ближе всего. И они вот-вот разразятся тирадой о том, что мне надо научиться справляться со стрессами – они обожают напоминать мне об этом минимум четыре раза в год. Я пообещаю им на этот раз всерьез заняться йогой – с козами Джейкоба или без них – и пойду наконец открывать свой книжный магазин и придумывать, как спасти фестиваль.

Все в порядке. Я в порядке.

Мне стало так легко, что я чуть не расплакалась (хотя я никогда не плачу, ведь слезы женщины слишком часто оборачиваются против нее самой).

Я резко сажусь, отмахиваясь от Джорджии и Элоуин, которые тут же подбегают ко мне. Может, я и вырубилась, но теперь у меня полно сил. Странно, но это факт.

Я хмурюсь, глядя на свой чай. Он плохо пахнет, и я невольно морщусь, забыв, как Элоуин этого не любит. Но сейчас она просто закатывает глаза. Она крутит пальцем в воздухе, и запах чая тут же меняется. Вот так просто.

Мои рациональные объяснения идут псу под хвост. Поскольку мне это не показалось.

Хоть бы у меня просто был инсульт. Это лучше, чем помешательство. Но, потрогав губы, я понимаю, что уголок не опустился. Вот черт!

– Пожалуйста, объясните мне, что происходит, – произношу я самым авторитарным тембром голоса президента торговой палаты.

Джорджия открыла рот, но Элоуин подняла палец.

– Джейкоб объяснит.

Джорджия хочет поспорить, но Элоуин только пожимает плечами.

– Ты слишком эмоциональна. А я – слишком прямолинейна. Зандер отпустит кучу шуточек или, что еще хуже, не пошутит ни разу. А Джейкоб будет лаконичным и выдаст все существенные факты.

Все, даже я, посмотрели на Джейкоба. Ему явно не понравились аргументы Элоуин, но все молча соглашаются со странным единодушием, о котором мне придется спросить их позднее. Джейкоб отставляет кружку. Спина у него снова очень прямая даже в той позе, когда он, сидя, подается вперед и опирается локтями о колени.

Кажется, он обдумывает свои слова, и в комнате воцаряется полная тишина, словно все затаили дыхание.

Я точно не дышу.

– Я даже не знаю, с чего начать, но Элоуин права, – кидает он резко и серьезно. – То, о чем я тебе расскажу, гораздо больше, чем события на кладбище. Ты любишь факты, так что начну с начала.

«События на кладбище», – сказал он. Так, словно все это было… правдой. Я смотрю на свои руки. Они больше не светятся, но это странное покалывание внутри, словно