торчащего рядом со скалой большу округлого камня. Полюбовавшись замёрзшими берегами поднялась к перешейку. Не смотря на холод, здесь сидела очень пожилая женщина, на небольшом столике перед ней были поделки из камня.

— Вы сами делаете? — спросила я разглядывая удивительно простые, но красивые вещи.

— И сама, и муж. Вот смотрите, это лазурит. А на медальоне наш зверь, баргузин. Женщине силу даёт, забеременеть помогает. Даже когда веры уже нет, — говорила она странные для меня вещи. — Возьмите на память, вы же не местная. Уедете, а кусочек нашей земли будет с вами. Байкал вам будет в помощь. Будете носить, будут силы. Болезнь победить, решение принять. Когда муж этот медальон вырезал, здесь правила Сарма, десять дней медальон висел на ветру, принимал силу.

— Спасибо, если только позже. Я гулять пошла без денег. — Вздохнула я, собираясь положить вещь обратно, хоть и выпускать красивую поделку из рук не хотелось.

— Я заплачу, — придержала мою руку другая, мужская, в кожанной офицерской перчатке.

— Ты! — резко развернулась я и уставилась на мужа.

Глава 13

Генка. Такой родной, такой мой и такой чужой и далёкий одновременно. Чуть меньше двух с половиной лет прошло с нашего раставания, а я его узнавала и нет.

Высокий, но то ли я отвыкла, то ли из-за того, что он очень сильно похудел, он казался выше.

— Не мужик, а сергэ, — обозвала Генку местная мастерица.

— Почему Сергей? — не расслышал её он. — Гена я.

— Не Сергей. Сергэ. Высокий такой столб, который мы ставим, чтобы предки могли спуститься с небес и привязать своих коней. Чем выше столб, тем легче его увидеть, — объяснила она с улыбкой.

Я в разговор не встревала, только наблюдала со стороны. И замечала новые, чужие для меня черты. Шрам, рассекающий густую бровь. Уставший взгляд, какой был у папы. Синяки под глазами, проступившие скулы, разбавленная на висках сединой рыжина. А ведь ему всего тридцать, я даже старше его на полгода. Да и одну руку он странно держит, словно привык носить на перевязи.

— Драться будешь? — и смотрит так, какими-то осоловевшими глазами.

— Была нужда, руки оббивать. — Отвернулась я.

— Плохой знак, — вздохнул он за моей спиной, а я всё равно знаю, что сейчас этот гад улыбается.

— С кем поздравить? Геннадьевич или Геннадьевна? — задала я вопрос, который мучал меня всё это время.

— Мальчик. Тётя Шура его Мишкой назвала. — Тихо ответил он. — Фамилия у него бабушкина. Я официально признать не могу, но деньги отношу, играю. Выселить из части не дал.

— Что значит, тётя Шура? А мать где? — удивилась я.

— Мать отказалась. Она спустя четыре месяца после рождения Мишки уехала за одним из солдат, что с ней и где она никто не знает, домой она не пишет. Тётя Шура ко мне сразу пришла, мол дочь в городе живёт, чтобы здесь бабы поедом не съели, там рожать будет, но забирать ребёнка не собирается. А она на свою зарплату не потянет. Я сразу сказал, что буду помогать. — Встал он рядом и смотрел на искрящийся под солнцем лёд. — Понимаю, тебе это знать не за чем, но иначе я не могу.

— И сколько отдаëшь? — спросила я.

— Половину вам отправляю, половину от оставшегося отношу, с остального платежи всякие, взносы, ну и сам живу. — Просто ответил он.

— Там же ничего не остаётся в итоге, — прикинула я в уме.

— А мне много и не надо. — Знакомо хмыкнул Генка.

— Сюда какими судьбами занесло? Точнее, кто вызвал, мать или Тося? — прямо спросила я. — И стоило оно, весь отпуск и столько денег, ради пары дней?

— Стоило, Дин. В этот раз я бы и к тебе доехал, а тут ты считай рядом, — улыбнулся он до ямочек на щеках. — Я вообще ещё три дня за госпиталем числюсь, а потом ещё отпуск по ранению.

— По какому ранению? — сердце вдруг сдовно на стену наткнулось и пропустило несколько ударов.

— Осколком зацепило, да не в этом дело, время у меня теперь есть, — отмахнулся он.

— Покажи! — я резко сделала шаг к нему.

— Дин, — начал он.

— Просто покажи! — рявкнула я, дергая его за шинель.

— Да чего ты, смотреть там не на что, — отнекивался он.

Но мне показалось, что я поняла, почему весь этот год не могла найти себе места и постоянно ощущала смутную тревогу.

— Тише, тише ты, — фыркает он со смехом. — Вот прям понадобилось тебе.

Но послушно распахнул шинель и китель. Край воротника тельника я отвела сама. Через всю грудь, уходя к плечу был огромный шрам, ещё не зарубцевавшийся, ещё с заметными проколами от швов… Небо и земля кажется стремились поменяться местами, уши заложило.

— Дина, Дина! — неслось издалека.

Когда я пришла в себя, то первое, что увидела, был Генка, склонившийся надо мной на фоне потолка, подбитого досками.

— Ты чего это? Как себя чувствуешь? Воды? Голова как? — засыпал он меня вопросами.

— Ген, дай в себя прийти, — отвернулась я к стене.

В голове костяшками счёт складывались куски головоломки. Я не старалась себе объяснить осколок, прилетевший в грудь Генке, каким-нибудь случайным взрывом при переносе снарядов или внезапно найденном с войны. На Кубани регулярно попадались. Ранение, внезапный рост зарплаты Перунова и новые звания, его уставший вид, словно он только из окопов. Да и то, что он перестал просить вернуться, и последнее письмо, словно он знал, что может случиться.

— Что происходит? — повернулась я к нему.

Гена вздохнул и вытянулся рядом, притягивая мою голову к себе. Со стороны, просто муж обнимает жену. Но в тот момент я не думала о том, как всё выглядит со стороны. Я слушала всё то, что быстро и тихо рассказывал Гена.

Ещё в тысяча девятьсот девятнадцатом году Европой и Америкой во время Парижской мирной конференции было принято новое правило установления границ между государствами. Таким образом, если границей является река, то граница устанавливается по фарватеру основного течения. России там конечно не было. У нас шла гражданская война, а американско-европейские стервятники глумливо заявляли с высоких трибун, что не стоит мешать русским