– В холодильник все не влезло, – объясняет она, – так что сделаешь мне большое одолжение, если все это подметешь. Давай включу автопилот, чтобы ты могла посидеть со мной в рубке.

Прикусываю язык, прежде чем успеваю язвительно пройтись насчет «диванных» плаваний. Саммер права – абсурдно вести лодку «на руках» через весь океан. Большинство яхтсменов на длинных переходах используют авторулевого двадцать четыре часа в сутки, целыми днями прохлаждаясь в рубке, – лишь с какой-то периодичностью выглядывают наружу посмотреть, нет ли кого поблизости. Они могут от силы раз в час глянуть на картплоттер и всего раз в день накорябать что-нибудь в вахтенном журнале. Только редкое судно на горизонте или перемена направления ветра или погоды вынудит их выбраться в кокпит, чтобы перенастроить паруса. Отец был яхтсменом старой закалки, который обучил нас использовать как бумажные, так и электронные карты, но даже он жутко гордился нашим авторулевым, которого окрестил Дэйвом, и любил повторять всем встречным и поперечным, что Дэйв – это лучший моряк на нашей лодке. Однако отец все равно настоял на том, чтобы все мы обучились рулить вручную, и для меня это по-прежнему любимый способ вести лодку, поскольку только так можно в полной мере вытащить из ветра и волны весь заложенный в них потенциал, по-настоящему сродниться с морем и воздухом.

У «Вирсавии», что необычно для яхты таких размеров, управление румпельное, а не штурвалом, и когда я берусь за него рукой или зажимаю между коленями, управляя лодкой ногами, чуть сгибая их в сторону левого или правого борта с каждой накатывающей волной, океан словно дышит прямо сквозь мое тело. Но все это хорошо свежим утречком или ясной ночью, а не в разгар дня под истязающим азиатским солнцем. Саммер нажимает кнопку, Дэйв с гудением оживает, и я присоединяюсь к своей сестре за пиршеством в гостеприимной тени рубки. Окна из закаленного стекла дают нам панорамный обзор на море и небо, и мы сидим, привычно глядя мимо друг друга, обе машинально шарим взглядом по водной глади – настоящий моряк всегда на вахте, всегда готов ко всяким неожиданностям.

– Тяжело оставлять так много добрых приятелей в Таиланде, – вздыхает Саммер, пока я набиваю пузо. – Но я знаю, что мы обязательно заведем новых друзей, куда бы ни отправились! Даже не верится, что раньше я не проявляла к яхтенной жизни особого интереса. Это еще одна вещь, за которую я должна благодарить тебя, Айрис! Это ведь ты открыла мне глаза на волшебство жизни на борту, и теперь я просто не могу представить себя без «Вирсавии». Моя жизнь – это рай!

Земля теперь окончательно скрылась за кормой, и «Вирсавия», несмотря на ее ходкость, словно зависла в самом центре круга идеальной синевы. Саммер явно чувствует себя комфортно. Никто из нас не страдает морской болезнью, но раньше сестра всегда побаивалась открытого моря.

– Но ты же не можешь позволить себе вечно жить на борту? – спрашиваю я. – Адаму ведь когда-то нужно вернуться на работу…

Саммер оставила работу медсестры, когда вышла за Адама, взяв на себя заботы о Тарквине. Они могли это себе позволить, и они вполне могли позволить себе очень длительный отпуск, оставив турфирму на попечение родителей Адама, но их денег ведь не хватит на целую вечность?

Саммер резко отводит взгляд.

– Это… это я и пыталась объяснить вчера вечером, – говорит она. – По-моему, было бы нечестно пускаться в такое серьезное плавание, целиком и полностью не посвятив тебя в сложившуюся ситуацию, но я просто не сознавала того, насколько ты устала. Ты заснула прямо посреди нашего разговора.

Ну вот – я уже почти убедила себя, что порнографические речи Саммер вчера вечером были лишь дурным сном, вызванным резкой сменой часовых поясов, однако ее стыдливый румянец подсказывает мне, что все это не только происходило в действительности, но и что Саммер собирается завести этот базар по новой.

– Дело в том, – продолжает она, – что да, я знаю, что у меня уже была куча парней, может, даже и побольше, чем у тебя, но я не получала от этого того, что наверняка думают остальные. Не то чтобы я фригидна… скорее, скажем так, медленно разогреваюсь. Честно говоря, большинство моих парней… я даже не спала с ними. В жизни не подумала бы, что это все-таки произойдет – если ты понимаешь, о чем я.

Ох, Саммер, недотрога ты наша! Типа как я обо всем этом ни сном ни духом! Ну разве можно быть такой добродетельной матроной, какую из себя всегда строила Саммер, без изрядной доли стыдливого ханжества?

Хотя теперь мне кажется, что она просто раздевается передо мной, но кто я такая, чтобы перебивать? Заталкиваю в рот очередную пригоршню голубики и плотно закрываю его. Тема вызывает у меня некоторую неловкость, но все-таки надо выяснить, к чему весь этот разговор.

– Даже когда мы с Адамом только поженились… Пойми меня правильно, мы были влюблены, но все происходило… не слишком быстро. Он был очень терпелив. Он чудесный человек.

Насчет этого я тоже ничего не могу сказать. Ни согласиться, ни опровергнуть. Это та сторона чудесности Адама, которая мне совершенно неведома.

– И только когда мы оказались в тропиках, все изменилось, – продолжает Саммер. Ерзает на сиденье, подтягивает саронг на бедрах, где он прилип к коже. – Теплые ночи, океан, то, как Адам пахнет, даже когда вспотеет, – все это меня буквально разожгло! Мы сами этого не ожидали, но вдруг ощутили такой голод друг к другу… Мы словно с ума сошли! Нам пришлось мчаться обратно на лодку и укладывать Тарквина в манеж. Мы едва могли дождаться, пока он уснет, едва могли усидеть на месте…

Саммер примолкает. Неотрывно смотрит мимо меня в стекло рубки – с таким напряженным, таким сосредоточенным выражением на лице, что мне кажется, будто наперерез нам идет какое-нибудь большое судно, но по какой-то причине моя сестра не собирается меня предупреждать, а я почему-то не могу заставить себя посмотреть в ту же сторону. Просто не могу отвести глаз от ее лица, от ее ротика-бутончика, пусть у меня и чувство, что сейчас из него вылетят слова, пророчащие мою погибель.

Вот тут-то это и происходит.

– Так что это было всего один раз, примерно две недели назад… Ты же знаешь, что я особо не пью, но Адам купил эту бутылку розового шампусика, потому что, понимаешь, он вообще любит покупать мне все, что имеет отношение к розам. Так что мы в этой маленькой бухте недалеко от берега, сидим на носовой палубе, где слегка попрохладней, слегка поддувает ветерок, слегка накатывает волна с юга, и «Вирсавия» слегка покачивается…

При каждом этом «слегка» Саммер тычет пальцем в бедро, словно ведет отсчет. Ее саронг распахнулся, и мне видно длинный шрам – вытянутое «S», ползущее по бедру наверх. После всех этих лет он по-прежнему выглядит свежей раной – Саммер уже упоминала, что недавно он опять открылся, как это часто бывает с порезами от кораллов. Интересно, думаю я, он хоть когда-нибудь потускнеет, заживет ли когда-нибудь должным образом?

– И Тарквин наконец заснул, слава богу, поскольку я начинаю думать про Адама, про его тело, и словно моя «киска» берет верх над моими мозгами…

В жизни не слышала, чтобы Саммер употребляла слово «киска» – по крайней мере, имея в виду свою собственную… ну, вы поняли. Произнося его, она словно мурлычет; это слово прямо-таки осязаемо повисает в пространстве между нами, щекоча воздух.