Шрифт:
Закладка:
— Всегда недовольна! — возмущалась Лу Лин.
Рут хватало ума не принимать сторону домовладелицы. Она лишь боялась, что в один прекрасный день может случиться настоящий пожар, и с ужасом представляла заголовки газет: «Владелица дома в бедном районе посажена за решетку за игнорирование угроз жизни и безопасности». Поэтому Рут тайком занималась решением самых насущных проблем. Когда она купила Франсин новый датчик дыма, Лу Лин об этом узнала и разразилась негодованием:
— Ты думаешь, что она права, а я — нет?!
Рут помнила это еще с детства: гнев Лу Лин нарастал до тех пор, пока все ее проклятия не сжимались в единственную старую угрозу: «Может, я умру скоро!»
— Тебе надо поговорить с матерью, — капризно объявила Франсин. — Она обвиняет меня в том, что я не плачу за жилье. А я всегда плачу вовремя, в первое число месяца. Не знаю, в чем дело, но она повторяет претензии снова и снова, как заезженная пластинка.
У Рут все оборвалось внутри. Ей не хотелось этого слышать.
— Я даже показала ей чек с отказом. А она на это: «Вот видишь, чек-то все еще у тебя!» Странная какая-то.
— Я разберусь, — тихо проговорила Рут.
— Да она покоя мне не дает, пристает по сто раз на дню. Я с ума тут сойду!
— Я все выясню.
— Надеюсь, потому что я уже собиралась позвонить в полицию, чтобы они запретили ей ко мне приближаться!
Запретный ордер? Это у кого не в порядке с головой?
— Мне очень жаль, что так получилось, — сказала Рут и вспомнила одну из своих книг, где говорилось об отражении чувств ребенка. — Как же тебе было неприятно, тем более что ты была ни в чем не виновата!
Прием сработал.
— Ну ладно, — сказала Франсин и скрылась в доме, как кукушка в часах.
Рут открыла дверь своим ключом и вошла в жилище матери. И сразу же до нее донесся ее голос:
— Почему так поздно?
Восседавшая в кресле с обивкой из искусственной кожи Лу Лин походила на капризного ребенка на троне. Рут бегло, но внимательно ее осмотрела: не дергается ли у нее глаз, не нарушилась ли симметрия в лице. Нет, ничего не изменилось, прежняя мама. На ней была ее любимая лиловая кофта с золотистыми пуговицами, черные брюки и маленькие черные туфли на низком каблуке. Волосы она пригладила и убрала назад, как Фи и Дори, только ее хвост был собран в пучок и затянут в сеточку. У нее были волосы угольно-черного цвета, лишь корни сзади, где она не смогла нанести краску, просвечивали сединой. Издали она выглядела намного моложе: лет на шестьдесят, а не на семьдесят семь. У нее была гладкая кожа ровного цвета, не требовавшая ни тонального крема, ни пудры. И только подойдя совсем близко, можно было увидеть на лице разбегавшуюся сеточку морщин. Самые глубокие пролегали вниз от уголков рта и были особенно заметны, когда эти губы недовольно поджимались, как сейчас.
— Ты говорила, что доктор был на час, буркнула Лу Лин.
— Я сказала, что нам назначено на четыре.
— Нет! На час! Ты сказала быть готовой. Я была готова! А ты не пришла!
Рут почувствовала, как отхлынула кровь от головы. Она попробовала сменить тактику:
— Ну что же, сейчас я позвоню врачу и спрошу, можем ли мы приехать к нему в четыре.
Она пошла в заднюю часть дома, где ее мать занималась каллиграфией и рисунком, в комнату, которая некогда принадлежала ей самой. На столе лежал большой лист бумаги для акварели. Мать начала выписывать строку стихотворения, но остановилась на середине иероглифа. Кисть так и осталась на бумаге, с сухим, затвердевшим кончиком. Лу Лин никогда не была неаккуратной и всегда обращалась со своими кистями с фанатичной бережливостью, моя их только в талой воде, а не из-под крана, чтобы они не пострадали от хлорки. Может, когда она рисовала, услышала, как свистит чайник, и побежала его выключать? А может, после этого позвонил телефон? Но тут Рут наклонилась над самим рисунком. Ее мать рисовала один и тот же иероглиф, снова и снова, останавливаясь на одном и том же мазке. Что это был за иероглиф? И почему она бросила его, так и не закончив?
Когда Рут была маленькой, ее мать подрабатывала учителем одновременно с другими делами, и одной из ее специальностей была двуязычная каллиграфия: китайская и английская. Она изготавливала ценники для супермаркетов и ювелирных магазинов в Окленде и Сан-Франциско, свитки с пожеланиями удачи для церемоний открытия ресторанов, плакаты и ленты для похоронных венков и объявления о рождении и свадьбах. Годами люди говорили Рут, что мастерство ее матери было сравнимо с искусством художника, с первоклассной классической техникой. Благодаря этому она заслужила хорошую репутацию, и Рут тоже сыграла свою роль в этом успехе: она проверяла правописание в английских словах.
— Надо писать «грейпфрут», — как-то раз сердито бросила восьмилетняя Рут. — А не «грейпфут». Потому что это фрукт, а не нога.
Тем же вечером Лу Лин начала учить ее технике письма на китайском. Рут знала, что это наказание за ее замечание.
— Смотри, — приказала ей мать по-китайски.
Она опустила сухую тушь в чернильницу и с помощью медицинского шприца маленькими каплями стала добавлять туда соленую воду.
— Смотри, — повторила она и из дюжины кистей, висевших щетинками вниз, выбрала одну; точным движением окунула ее в чернильницу и поднесла к бумаге строго перпендикулярно, держа на весу запястье и локоть. И вот она начала: ее рука легко вспархивала над блестящей бумагой, словно крыло мотылька. И вскоре на ней стали появляться похожие на пауков изображения: «Вполовину дешевле!», «Потрясающие скидки!», «Закрываемся!».
— Написание китайских иероглифов очень отличается от написания английских слов, — сказала ей мать. — Ты думаешь иначе, чувствуешь иначе.
И это было действительно так: Лу Лин казалась совсем другой, когда рисовала или писала иероглифы — она была спокойной, собранной и решительной.
— Писать меня научила Бао Бому, — сказала Лу Лин однажды вечером. — Она научила меня думать.
Она сказала, что когда ты пишешь, то должна собрать в сердце поток. — Чтобы пояснить свою мысль, она нарисовала иероглиф, обозначающий сердце. — Видишь? У каждого движения кисти свой ритм, свое равновесие, свое точное место. Бао Бому говорила, что в жизни все должно происходить так же.
— А кто такая Бао Бому? — спросила Рут.
— Она присматривала за мной, когда я была маленькой. Она меня очень любила, совсем как мать; «Бао» обозначает «драгоценный», а вместе
