Шрифт:
Закладка:
– Если ты не вернешься, они решат, что ты проиграл.
– Господи! Ну и пусть. – Младший Ардити развернулся и, шагнув к прилавку, швырнул на него ключи.
– Нет, не пусть, ты не должен опускать руки.
– Я хочу жить свою жизнь. Ту, которую выбрал. Расплатиться с отцом за магазин и забыть, что был членом этой семьи.
– При всем желании ты уже не сможешь с ним расплатиться. Он мертв! Что ты несешь, Даниель? Хочешь отдать все этому ублюдку Ксавье, который на прошлой неделе сбагрил венесуэльскому мафиози фальшивых Модильяни, в ус не дуя? Его не заботит репутация Ардити, он сделал это нарочно, прекрасно зная, что за все отвечаешь ты.
– Я подал прошение в суд. Я больше не узуфрукт.
– Ты отзовешь его! – Филипп не на шутку разозлился, стукнув тростью по старинному паркету.
Вера старалась не смотреть на них, но вздрогнула при этом звуке. Она делала вид, что разглядывала магазин, отойдя на шаг-два в сторону. При свете электрического света резьба на деревянных панелях стала видна четче, и лепнина на потолке, и витая металлическая лестница в дальнем углу. Но ею, видимо, не пользовались, ступени были завалены книгами. Она как раз пыталась разглядеть, куда они ведут, когда эта парочка вдруг начала неприлично громко скандалить.
Даниель фырчал и пыжился, он вырвал из заднего кармана джинсов телефон – древний айфон с разбитым экраном, – принялся ходить из угла в угол и звонить кому-то, а Филипп замахивался на него тростью. Даниель вызвал Оскара, и Филипп, продолжая размахивать тростью, отправился куда-то за прилавок. Даниель кинулся за ним, Вера поспешила следом.
В деревянных панелях пряталась прекрасно сработанная потайная дверь, которая открывалась при нажатии на изящный крючок для шляп. Филипп ощупью его нашел, дернул, и Вера увидела небольшую комнату, отделанную такими же панелями, но без полок. На паркетном полу лежал надувной матрас с брошенными на него подушками и одеялом. Кругом высились башни книг, в углу стоял стол с портативным инструментом для резки бумаги, нитки, клей, не то плоскогубцы, не то щипцы. Здесь Даниель спал и чинил старые книги… Сердце Веры сжалось.
Они продолжали ругаться. Вера топталась рядом, с трудом понимая их, – ей не были знакомы те люди, о которых они спорили, и те места, которые они упоминали. Пару раз был назван замок на Лазурном Берегу – злополучный Пон Д’Азур. Неожиданно Филипп в порыве ударил по матрасу тростью, и тот, шипя и свистя, начал сдуваться.
Несколько долгих минут Вера и Даниель смотрели, как надувная кровать медленно превращается в плоский блинчик из серой резины. Подушки и одеяло грустно осели на пол. Филипп замер, прислушиваясь.
– Посмотри, что ты натворил! – вскричал Даниель с едва не навернувшимися на глаза слезами.
– Я ведь слепой, болван!
– Ты проткнул мою кровать. Где мне теперь спать?
– Возвращайся домой и наведи там порядок. – Филипп развернулся и, громко стуча по деревянным панелям тростью, направился к выходу. У прилавка он остановился, пытаясь нащупать брошенные ключи. Даниель успел подхватить их первым.
– Ни за что! Мы дождемся Оскара, ты сядешь в машину и поедешь домой.
– И ты тоже.
– Нет!
– Но у тебя теперь нет кровати.
– Я буду спать на полу.
– Ты простудишься!
Вера ушам своим не верила: брат миллиардера, сын миллиардера и – «я буду спать на полу», «ты простудишься»… Европа, до чего же ты странная, но в то же время такая своя, родная! Почему-то вспомнился Ипполит из «Иронии судьбы» со своей фразочкой: «Тепленькая пошла». Где бы ты ни был, всюду найдется пара-тройка романтиков, способных на что угодно.
Через полчаса Филипп уехал.
Вера стояла возле магазина на тротуаре и смотрела вслед черному «Роллс-Ройсу», удаляющемуся в сторону повисшего в вечернем небе купола Пантеона. Даниель оперся локтем о дверной косяк, закрыв ладонью лицо, в другой руке он держал снятые очки. Так он простоял довольно долго, потом убрал руку от лица и посмотрел на Веру, не знавшую, как поступить, уйти или остаться. В его взгляде мука смешалась со стыдом и едва сдерживаемым гневом.
– Прошу простить нас, – вздохнул он. – Вы не должны были стать свидетелем этой сцены.
– Нет, нет, ничего, – пробормотала Вера.
– Я хотел извиниться и… за то, что позавчера повел себя как какой-то грабитель… Это было безумным наваждением… Не знаю, что на меня нашло. Я не подумал, как это, должно быть, глупо выглядит. Похоже, я и вправду схожу с ума.
Вере стало его жалко, захотелось подойти и обнять, но воспитание благородной барышни из Санкт-Петербурга – города северного и холодного, не позволило ей и пошевелиться. Как психолог, она осознавала, что это было вовсе не воспитание, а ступор.
– Почему бы вам не вернуться домой? – наконец решилась она. – Ваш дядя прав. В магазине нет отопления. Как вы спите там?
– Я не до такой степени идиот. У меня имеется маленький обогреватель! – воскликнул он, но, видимо, понял, что его слова звучат по-детски наивно, и, вздохнув, добавил:
– Мой дядя не всегда такой. Он очень хороший человек. Аукцион – его идея. Мать собиралась продать картину чужим, но он настоял, что родственники тоже имеют право ее купить. Угрожал скандалом. Он собирается ее выкупить… Но боюсь, ему не хватит средств. Все, чем он владеет, – небольшой процент акций от Mousse Marine, наследство деда.
Он на мгновение опять закрыл лицо ладонью, точно жалея, что стал рассказывать о своей семье. Потом надел очки и посмотрел на Веру серьезно.
– Могу я проводить вас? Улица Л’Эшикье, верно? Не хотите пройтись?
– Да, с радостью!
– Позвольте только пальто накинуть.
Как он изъясняется! На литературном французском, без всех этих жаргонных словечек, которыми пестрела речь Эмиля.
Даниель исчез за дверью на пару минут, потом вернулся в сером широком пальто, опустил жалюзи, которые пришлось поднимать, когда он выпроваживал дядю, щелкнул по очереди всеми замками и, встав перед Верой, вдруг склонился в галантном поклоне, заложив одну руку за спину, а другой сделав приглашающий жест.
Вера удивленно на него глянула, но не растерялась – подхватила кончиками пальцев полы тренча и присела в книксене. В конце концов, она из Питера и не собирается позорить Пушкина и Достоевского плохими манерами перед лицом этого французского зазнайки! Хотя, двинувшись в сторону Пантеона по ярко освещенной – только что зажгли фонари – и людной улице, она уже не считала Даниеля зазнайкой. Перед ней был очень несчастный человек, который безуспешно пытался сбежать из реальности в другой мир.
