Ветеринар нашел, что птица просто очень замученная, прижег ей перекисью ранки под крыльями, прописал клюкву и семена. И они благополучно вернулись домой.

Причем Вовка туда и обратно доставил птаха в своей перчатке, спрятав на груди под курткой.

Птах оживал прямо на глазах. Оживал и Вовка. Он мог подолгу стоять у клетки Птаха и задавать ему вопросы, выслушивая ответы в стиле рэпа.

Вовка так и стал называть его — “рэпер”.

У рэпера был прекрасный аппетит, он обожал купаться, и надо сказать, что Вовка без всякой брезгливости чистил и мыл посуду в его клетке.

Птах стал вылетать на короткие дистанции по комнате. Расстояния были с каждым днем все длиннее. Птах явно окреп.

Вовка теперь вставал рано, бежал в комнату с клеткой, плотно закрывал за собой дверь. И там велось таинственное общение, нарушать которое не смел никто из членов семьи.

Иногда Вовка брал у матери саговый веник и катал снегиря по дому. Тот важно сидел на венике и внимательно осматривал пространство вокруг себя.

— Может пора выпустить? — предложила внимательная матушка.

— Рано еще. Слаб! — возражал Вовка, ставя свой диагноз.

Вовка знал, о чем говорил. Уже неделю он держал клетку и форточку в комнате открытой. Давая возможность Птаху выбрать. Улететь или остаться. Но каждое утро Вовка находил Птаха на жердочке в клетке, где он доверчиво спал.

Вовка специально тихо-тихо проходил к клетке, ему надо было успеть к утреннему короткому рэперскому приветствию Птаха.

Тогда день у Вовки был удачливым и звучал исключительно в мажорных рэперских тонах.

Но однажды утром Вовка открыл дверь и заметил, что Птаха в клетке нет, а сидит он на самом краю открытой форточки.

Вовка замер, выжидая.

Птах выдал ему обычное утреннее приветствие и всё ещё сидел на краешке. Внизу шумела улица. Грохотал мусоровоз. В него опрокидывали баки.

Но Птаха это не испугало.

Коротко чирикнув, он вдруг легко улетел.

Еще раз, издали уже, Вовке послышался его короткий трубный привычный уже звук, и всё.

Снегирь улетел. Будто его и не было здесь никогда.

Вовка едва не заплакал, но почему-то выбежал на кухню, где у плиты на посту своем каждодневном была мать. Он обнял ее и сказал:

— Птах уже здоров! И умчался.

Мать заахала, прибежала к клетке, чтобы убедиться в её пустоте.

Это же счастье! — сказала она тихо.

И для Вовки вдруг все свободное пространство залито было этим счастьем улетевшему на свободу Птаху, и счастья было так много — и в комнате с опустевшей клеткой, и за открытой форточкой, где всё еще грохотал мусоровоз.

Вовке еще показалось, что он услышал короткий чудесный звук, издаваемый Птахом, привычным и милым. Но это уже было вряд ли. Недалеко был Летний сад, а еще ближе — Михайловский.

И это — тоже было счастьем. Для Птаха. И смыслом. Вовка это теперь хорошо понимал.

Вовка сел завтракать, но на всякий случай форточку в комнате не закрыл.

“Кто их знает, этих птиц?” — так подумалось ему, и он окончательно успокоился.

Яркая тетрадь,

21 января 2022

Скерцо

Весь во гневе, Димон выскочил из подъезда и выбежал на бульвар. Он чувствовал себя отбивной, которую сунули во фритюр, предварительно обваляв его в муке. Так кипело его нутро гневом.

Утром он зашел к соседу, который не дал ему спать в законный его выходной день. Сосед занимался стэпом с утра до ночи. С перерывом на холостяцкий короткий обед или завтрак.

Но сегодня он был видно совсем не в духе, он стучал металлическими своими набойками громко и настойчиво, будто по голове.

Димка не выдержал и позвонил к нему в дверь. Сосед открыл сразу, будто поджидал Диму.

— Ну, что вы делаете? Как можно, в такую рань? — с укором произнес Димка.

Наглый сосед, не прерывая своей чечетки, ответил:

— Дурь из башки хорошо выбивает. Хочешь, научу? — и закрыл дверь перед Димой.

Вот в такой кипящей обидой злобе на этого чечёточника, на которого видно управы было и не найти, Димон шел по бульвару, пиная ногой отколотые дворником льдинки на почти чистом тротуаре. Бульвар был безлюден. И только на скамейке вдалеке Дима увидел сидящего тигра, с ушками круглыми и хвостом. Он сидел по-человечески, хвост — рядом на скамейке, и что-то ел. Тут же стояла бутылка с водой.

Димон не сразу понял, что это — обыкновенный рекламщик местного торгового центра, в комбинезоне, состряпанном под шкуру тигра.

Димон поддел с досадой очередную льдинку и пнул её подальше. Она отлетела прямо к скамье и ударила тигра в ногу. Ряженый тут же вскочил, и не выпуская шаурму из рук, протянул Димону яркую рекламку.

И Димон взорвался:

— Вы что тут сюрр разводите всякий?! Сидишь здесь тигром, людей с сознания сбиваешь, — он выхватил рекламку и тут же порвал её, бросил в урну обрывки и пошел дальше, не оглядываясь.

Димон шел и думал о том, куда это катится человечество. Один, спасая себя от похмелья, чечетку бьет сутками, другой тигром сидит, ест и пьет по-людски, как будто так и должно быть. Димон все футболил колотый лед и шел под руку со своей угрюмой думой. Обожал её, угрюмость, как лучшее качество возможной в его жизни дамы. Кстати, отсутствие её, этой самой дамы, делали Димона ворчуном, грубияном и философом. Он всегда оправдывал свое возмущение по поводу непорядка этого мира.

Вот льдинки эти на бульваре, накололи и бросили. Мешают ровно ступать. Так и язык прикусить можно. Все еще угрюмо ворча и играя льдинками в футбол, он дошел до конца бульвара и очень жаль, что он ни разу не оглянулся.

Он увидел бы, как тигр-рекламщик после его ухода быстро убрал шаурму, спрятал бутылку с водой в большой карман комбинезона и сиганул прямо через ограду, рванул на свое рабочее место у торгового центра.

Он был явно напуган неожиданной яростью прохожего. И может он испугался незнакомого ему слова “сюрр”. Как бы не случилось чего, на всякий случай он покинул уютную лавочку на аллее. И стал приставать со своей рекламной мишурой к редким еще прохожим.

Димон чуть было успокоился. Ничего, он найдет на чечетника пресс, мало не покажется.

Навстречу Димону на аллею вышло семейство. Впереди бежало дитя, годов трех от роду, с пластмассовой тарелкой-ледянкой в руках.

Девчушку сильно заинтересовали льдинки, которые уже сияли, светились навстречу восходящему из-за домов солнцу. Она поддевала тарелкой этой, совсем по-дворницки, звенящую ледяную крошку