Шрифт:
Закладка:
Дочка слегка опешила от такого раннего ее визита, но тут же умчалась на плач ребенка.
Ирина сняла с себя шубу и долго думала, куда бы пристроить её. Вешалка была вся утыкана детской одежкой.
У дочери было трое детей, Ирина почему-то никогда не называла их внуками, а они ее — бабушкой.
Дочка кормила кашей самого младшего за специальным высоким столиком. Двое других сидели уже за общим столом и ели ту же кашу.
Ирина налила себе воды из чайника и нервно плюхнулась на стул рядом со старшим внуком.
— Мама, что случилось? — без интереса спросила дочь Валентина.
Ирина подробно, длинно и возмущенно рассказала о случившемся с ней в банке.
Валентина ничего не поняла, пожала плечами.
— Какая разница, кто тебя обслужит.
Ирина была сильно раздосадована непониманием дочери.
— Тебе не понять, — грустно констатировала она.
Она и себе-то боялась признаться, какой важности был для нее этот ритуал вклада денег и беседы при этом с Виктором Павловичем. Она чувствовала в эти минуты какую-то редкую свою значимость, и даже величие. И это состоянием было приятным и новым для нее. Обходительность, с которой Виктор Павлович поднимал ее в собственных глазах, очень нравилась ей. И каждый раз, относя даже незначительную сумму в банк, она ощущала себя постоянным членом какого-то тайного общества или клуба. Все от того, что от Виктора Павловича исходило чистейшее бескорыстное уважение к ней, и иногда — восхищение.
А теперь этого уже никогда не случится.
— Мама, кашу будешь?
Ирина только вздохнула в ответ.
Ирина вдруг потеряла интерес ко всему происходящему и пошла в коридор.
Надевая шубу, она увидела свое нерадостное лицо в зеркале и удивилась сходству его с потухшим лицом кассирши из банка.
— А чего приезжала? — спросила дочь.
Ирина достала из сумки конверт с деньгами, который ей не предъявил волшебства общения с Виктором Павловичем, и отдала его дочери.
И сразу почувствовала облегчение, от того, что поняла, она больше не сможет пойти в банк, и не станет копить деньги для визита туда.
Банк для неё лопнул. Она криво так улыбнулась.
— Купи что-нибудь детям.
Увидев на глазах дочери намек на слезы, Ирина быстро вышла из квартиры. Уже на площадке было слышно ей, как заплакал младший, и нежное сюсюканье с ним дочери.
Ирина вышла на улицу. И пошла пешком домой, хотя это было достаточно далеко. Но ее это не пугало.
Светило солнышко, и в его лучах быстро стройнели сосульки, свисавшие с крыши дома.
“Невероятная солнечная диета”, — подумала она о худых сосульках.
Ирина давно не ходила пешком. Шуба была тяжеловата для такой погоды, и вдруг Ирина увидела на ярком солнце, как облезли обшлаги рукавов. И воротник тоже был битого вида. И она подумала, что пора отдать шубу эту соседке Нонне, которая давно смотрит на нее с вожделением.
А в банк она может пойти и в пуховике. Хотя Ирина знала уже, что это будет совсем не скоро.
И то, если об этом попросит дочь. У нее вечные финансовые разлады.
Ирина думала еще о том, что за жизнь она проживает, если увольнение какого-то клерка сподвигнуло ее на поступки совсем несвойственные ей раньше.
И эти перемены в себе она наблюдала хоть и настороженно, но с возможной радостью.
Ей капнуло на лицо с сосульки. И потекло по лицу.
Ирина вытерла лицо ладошкой, а со стороны можно было подумать, что она плачет.
Яркая тетрадь,
14 января 2022
Птах!
У Вовки было так много жизни, что он не знал, куда потратить время этой самой жизни. Свободное — оно казалось ему обузным и скучным, сильно тяготило его, двадцатилетнего молодого человека.
Он донимал всех вопросами о смысле этой жизни, от него отбивались как могли — кто иронией, кто сарказмом, кто отшучивался.
А Вовка злился на невнимание к себе, случился, в результате, мрачным нахохленным типом, не вызывающим никаких симпатий у окружающих.
Сегодня мать пристала к нему с просьбой, ей нужно было на рынок. Это был особенный какой-то день в её непостижимом нравственном календаре, когда надо было отпустить птиц на волю. А для этого их нужно было сначала купить на птичьем рынке, доехать до ближайшего парка и только там выпустить из коробки.
Сколько Вовка помнил себя, в семье в этот день выпускали пернатых. Пока Вовка был маленький, то ему давали в руку птичку, и он ее выпускал в открытое для этого окно, хотя на улице было еще довольно холодно.
Вот и сегодня мать растолкала его в теплой постели и попросила очень робко — съездить с ней за птицами.
Вовке было тошно и зло от её тихой просьбы, но отказать он не посмел почему-то, и они поехали.
Самое странное, что дивило Вовку, всю обратную дорогу до парка, птицы в коробке сидели тихо-тихо. Будто понимая, как хорошо решится их судьба. Хотя в коробке их было не меньше пятнадцати особей.
Но сегодня случилось непредвиденное. Один птах с красной грудкой было взлетел со всеми, но будто споткнувшись о дерево, упал и побежал по талому снегу.
Вовка рванул за ним, поймал. В ладони громко стучало что-то — Вовка даже представить не мог, что так может громыхать сердечко тощей маленькой птички.
Делать было нечего. Птаха засунули опять в коробку и повезли домой.
Вовка, еще оглянувшись, увидел, как выпущенные только что птички, весело чирикая, купались в ближайшей подталой луже. Старательно так купались.
Так птах стал жить в семье.
Купили клетку побольше, вернее самую большую, которая только нашлась с кормушкой, поилкой и всякими жердочками.
Вовка с унылым ворчанием и сильным недовольством, приволок эту клетку из зоомагазина. Она оказалась тяжелой и отбила ему сильно ноги, пока он тащил ее.
Снегирь был запущен в свой дом. Ему было насыпано семечек, налито воды в поилку и ванночку, чтобы тоже мог купаться, как те в парковой холодной луже.
Мать все хлопотала, устраивая птаха поудобнее, а Вовка быстро остыл к этому зрелищу.
“Загадит всё”, — только и подумал он о случившимся событии.
Он ушел к себе и забыл о птахе напрочь.
Не тут-то было. Утром мать сказала отвезти птаха ветеринару.
Вовка, ворча недовольно, подошел к клетке, и вдруг услышал короткий гортанный звук, на который он почему-то тут же ответил.
— Привет?
Снегирь выдал короткое, но очень выразительное чириканье.
— Не волнуйся, все
