Я замер в боксёрской стойке, грозно уставившись на зверя.

Он рыкнул, потряс мордой так, словно отплёвывался от противного человечьего запаха, и не спеша затрусил по склону. Туда, где между кедров появилась вдруг тоненькая тропинка.

«Ну и уматывай!» — подумал я.

И барс обернулся на полпути, но просто стоял и смотрел. Он словно бы проверял, смотрю ли я ему вслед.

«Вали-вали, — предупредил я его мысленно. — А то сам поймаю и наваляю».

Он сделал шаг, потом прыгнул. И пропал.

Победа была чистая. Но, к сожалению, не настоящая.

«Какой хороший сон», — подумал я.

И проснулся.

Над горой нависало серое предутреннее небо. Я лежал у разгорающегося костра, укрытый войлочным одеялом. Рядом хлопотали старушки — разогревали в котле загустевшие остатки вчерашнего супа.

Приподнялся, оглядываясь.

Детишки ещё спали, свернувшись клубками, как и в моём сне про барса. А вот шаманка куда-то слиняла. Интересно куда?

Встал, опираясь на руку и вздрогнул. Это была левая рука! И она болела, конечно, но двигалась!

Вскочил на ноги, распугав своих старушек. Уставился на проплешину в траве — вот тут мы катались с барсом! А вот тропинка, протоптанная зверьём! По ней он и ушёл во сне! А куда?

Я точно помнил — вчера никакой тропинки тут не было, факт!

Бросился по тропинке и чуть не столкнулся с шаманкой. Проснувшись раньше меня, она, видимо, решила обследовать новую локацию.

— Хорошо ли тебе, названный Каем? — спросила она.

Я уже привык к этому местному приветствию. Оно было вроде нашего «здравствуй». Шаманка не спрашивала, насколько мне «хорошо». Как и у нас, здороваясь, не очень-то и желают здоровья. Тем более что отвечать: «Хорошо» — полагалось, даже если тебе плохо.

Но сегодня я проснулся именно хорошо. Бодрый и почти здоровый. Потому и ответил:

— Просто отлично! Мне барс приснился. Здоровенный такой, мордатый. Он ушёл во сне по тропе. Просыпаюсь — и тут тропа. А тебе как спалось?

— Хорошо! — ответила шаманка и указала на примятую траву.

Я вгляделся. Над влажными от росы травинками, пробивающимися сквозь каменистую почву, чуть-чуть светились лёгкие призрачные следы огромной кошки.

Моргнул — и следы пропали.

Опять всякая хрень мерещится, теперь с барсами! Что же это всё-таки было? Ведь тут-то я точно спал!

— Кто знает? — отозвалась на немой вопрос шаманка. — Может быть, дух горы пришёл к тебе во сне в облике барса. А может, его посланником был настоящий зверь. Он коснулся тебя, спящего, и наслал страшный сон. Но зато я знаю, что означают эти следы!

— А что они означают?

— Что гора зовёт нас. И мы пойдём по указанной ею тропе.

— А у вас часто такое бывает? Когда… — я замялся: как же спросить? — Когда духи барсов снятся?

Потёр занывшую левую руку. Ничего, главное — она теперь двигается, разработаю постепенно.

— А как без духов? — удивилась шаманка. — У каждой горы и долины, у ручьев и деревьев — у всего в этом мире есть духи.

— Даже у твоей трубки? — пошутил я.

— А ты не смейся. Вот обидятся на тебя духи вещей, узнаешь, как оно — искать по полдня каждую мелочь! Неужели воины из рода медведя такие глупые, что не видят духов вещей?

— Да откуда ж я знаю? — и добавил мрачно: — Не помню я ничего. Совсем не помню.

Хотя на самом деле теперь я вспомнил всё, что случилось со мной после крушения вертолёта: чётко и полностью. И странный призрачный зал, и то, что в нём говорилось.

Но мог ли я рассказать такое хотя бы шаманке? Вряд ли.

Вот явись мне медведь, я бы, может, и рассказал. Ведь это была бы эта инфа по её профилю. Но откуда шаманке знать, что такое «синклит»?

Слово это из моего мира. Кажется, греческое, да? Какой-то орган управления? Что-то религиозное, вроде?

Размышляя, я вернулся к костру. С удовольствием поел горячего, ощущая, как силы вливаются в меня.

Мы разжигали огонь, не скрываясь. Густой лес прекрасно маскировал небольшецкий дымок. А горячий чай из белых головок пушистой травы пах мёдом и был немножечко сладким. Как от такого откажешься?

Мои старушки взяли из дома всю свою ценную утварь, вроде котлов, глиняной посуды, зимней одежды, войлочных подстилок и одеял.

Я только сейчас понял, что в этот поход они уходили, как в могилу: вместе со всем нажитым немудрёным добром. И не надеялись вернуться.

Наверное, они полагали, что идут на погибель, но всё равно шли. Вот только как умирать без котла, который несколько поколений передавался по наследству от матери к дочери?

Человек привязывается к вещам. Куда от этого денешься? Но табор-то у нас вышел прямо-таки цыганский.

— Лови его! Эй, лови!

Я оглянулся.

Петух был привязан на ночь за ногу к дереву, но как-то выкрутился и пустился бежать, а ребятишки за ним.

Фыркнул: куры, козы, бараны, горшки, дети… Почему старушки пошли за мной? Поверили? Или просто умирать не хотелось?

А ведь барс не тронул даже глупого петуха! Наверное, это всё-таки был дух, а не настоящий зверь?

Увязав вещи и навесив их в перекидку на скотину, мы стали карабкаться вверх по узкой звериной тропе.

Что меня удивляло больше всего — никто не жаловался. Ни один, даже самый мелкий малыш, и голоса не подал. Даже те, что сидели на руках у матерей, не хныкали. Впрочем, вот им-то путешествие, наверное, нравилось.

И никто не спрашивал, а зачем мы куда-то прёмся по бездорожью, если рядом утоптанная человеческая тропа?

Я и сам об этом думал, на руках перетаскивая через овраг детей. Почему я поверил барсу? Местные — ладно, у них такое, наверное, норма.

Радовала только больная рука — я уже хватался ею за корни. Слабовато хватался, но сам факт обнадёживал.

Тропинка то резко шла в гору, то вдруг — под откос.

В какой-то момент она привела нас к обрыву, и я решил было что всё. Дальше пройти не сможем.

Мы стали обустраиваться на днёвку, а самые старшие мальчишки пошли на разведку.

— Что делать будем? — спросил я у шаманки, усаживаясь рядом с нею на камень.

Она невозмутимо курила трубку.

— Духи подскажут.

— Ну, эту твою песню я уже слышал. А идти-то куда?

— А ты не торопись. Слушай не