– Действительно, как? – недоверчиво проговорил Рейхель.

– Об этом мы подумаем позже, а сейчас нам нужно отсюда уходить, и как можно быстрее!

Рейхель положил на стол деньги и хотел уже встать.

И тут я боковым зрением заметила какое-то странное движение на стене кабинета. Я скосила глаза, стараясь не выдать свое волнение, и увидела, что в середине висевшего на этой стене старинного барометра сдвинулась медная пластинка, и на ее месте открылось маленькое круглое окошечко.

И в этом окошечке что-то мелькнуло…

Вглядевшись, я поняла, что через это окошко выглядывает яркий, сильно накрашенный женский глаз – глаз той подозрительной официантки, глаз брюнетки из подземного коридора…

Глаз быстро осмотрел помещение и скрылся, а на его месте появился ствол пистолета. Или револьвера – я не очень четко знаю, чем они отличаются.

Я толкнула Рейхеля. Он едва не упал на пол, вцепившись в стол, и удивленно воскликнул:

– В чем дело? Что с вами?

И в то же мгновение послышался негромкий хлопок, как будто кто-то откупорил бутылку вина, и кофейная чашка, стоявшая перед Рейхелем, разлетелась на куски.

– Господи, что это? – изумленно вскрикнул масон.

Я подскочила к барометру и быстро передвинула медную пластинку, закрыв окошко. В то же мгновение раздался еще один хлопок, громче первого, и тут же – крик боли и разочарования…

Видимо, стрелок сделал еще один выстрел, не успев отреагировать на то, что я закрыла окошко, и пуля отрикошетила от медной заслонки и ранила его – или, скорее, ее.

Нужно было воспользоваться временным замешательством убийцы. Я схватила Рейхеля за руку, пригнулась и стремительно бросилась к выходу из кабинета.

Выскочив из кабинета, я повернула не в зал, а в другую сторону – в служебный коридор, в конце которого, судя по грохоту кастрюль и громким голосам, находилась кухня.

Не доходя до кухни, я свернула в полуоткрытую дверь, из-за которой потянуло сквозняком.

Там и правда оказался выход на улицу.

А возле этого выхода на полу лежала, неловко свернувшись, та, первая официантка. Она была полуголой – убийца сняла с нее форменную тельняшку, чтобы занять ее место.

Я наклонилась над девушкой.

К счастью, она была жива, только без сознания. Ничего, девушка крепкая, придет в себя.

– Нужно врача… «Скорую»… – суетился рядом Рейхель.

– Сами разберутся! – Я потянула его за руку. – Кто-то же выйдет из кухни…

Я толкнула дверь и выскользнула наружу. Вскоре мы с Бруно Мартиновичем уже шли по людной улице, настороженно оглядываясь по сторонам.

– Похоже, вы мне уже второй раз за один день спасли жизнь! – проговорил наконец Рейхель.

– Тогда я заслужила, чтобы вы наконец рассказали мне, какую роль играл жезл Эхнатона. Вы начали говорить об этом, но тут нас так неожиданно отвлекли…

– Да, действительно… – В голосе Бруно Мартиновича зазвучало смущение. – Среди масонов ходили такие предположения, что Эхнатон не просто так решился на религиозную реформу. Что его подтолкнуло к этому некое реальное событие. Понимаю, что это прозвучит очень странно, но многие считают, что фараон на четвертом году своего правления вступил в контакт с Богом…

– Что? – недоверчиво переспросила я, подумав, что ослышалась.

Тут мой спутник вдруг резко остановился.

– Что такое? – Я завертела головой. – Снова она? Да что ж такое-то, семижильная она, что ли…

Рейхель не ответил, а когда я повернулась, то увидела, что он очень бледен, просто до синевы.

– Что с вами? – Я схватила его за руку, потому что он покачнулся.

– Ничего… – он прислонился к стенке газетного ларька, очень удачно попавшегося нам на дороге, – что-то голова закружилась… Там таблетка в кармане…

Я расстегнула ему куртку, потому что сам он этого сделать не мог, и достала таблетку. Тут же в ларьке очень кстати продавалась вода, а продавщица любезно вынесла нам хлипкий стульчик.

Рейхель посидел немного, поглаживая левую сторону груди, и посмотрел на меня виновато.

– Пожалуй, для меня на сегодня многовато приключений. Нужно передохнуть…

Такси подъехало через три минуты, как и обещали.

– Только, ради бога, не контактируйте вы со своими масонами, – наставляла я его, – а то опять подошлют убийцу. От них всего можно ожидать…

– Я понимаю. Отсижусь пока в театре, они не в курсе, что я там работаю…

Расставшись с Рейхелем, я поехала домой.

Домой… ну, никак не могу произносить это слово даже в мыслях. С детства дом был чем-то неприятным, никак нельзя было там расслабиться, с моей матерью всегда нужно было быть начеку, от нее всего можно было ожидать…

* * *

Когда мне было лет пять, появился в нашей квартире мужчина. Естественно, тоже чокнутый. Этот был член какой-то не то секты, не то последователь какого-то учения. В чем оно заключалось, я понятия не имела, да и мать, я думаю, тоже.

Внешне учение проявлялось у мужика (его звали Добрыня, вот, ей-богу, не вру) в том, что он, во-первых, ел только овощи и фрукты, причем исключительно сырые, а во-вторых, ходил голый. Говорил, что таким образом он ближе к природе, к истине или к свету или еще к чему-то, я уж не помню.

Однако, поскольку в квартире нашей ремонт делали лет сорок назад, если не больше, когда жили там еще мамашины родители (вот куда они потом делись, не спрашивайте, я понятия не имею, но, наверное, умерли), то, сами понимаете, никаких стеклопакетов не было и в помине, старые рамы рассохлись, и по квартире гуляли сквозняки даже летом. А зимой стоял арктический холод – все же у нас северная страна, и хоть иногда, но бывают морозы.

Я помню, что все месяцы, кроме трех летних, ходила по дому в больших не по размеру валенках и в чьей-то старой меховой жилетке, она была мне как пальто, до полу.

Короче говоря, этот самый последователь черт-те какого учения законопатил щели в рамах и даже починил одну неработающую батарею, и в квартире стало можно существовать. То есть голым все равно ходить было некомфортно, так что мужик препоясывал чресла махровым полотенцем, на котором были нарисованы люди со странными удлиненными головами. Еще там был человек с головой шакала и женщина с головой львицы. Теперь-то я знаю, что на полотенце была копия какой-то египетской фрески, тогда же мне просто нравилась картинка.

Нас с матерью он тоже заставлял ходить голыми, но мать сшила себе рубаху из двух простыней, а на меня они махнули рукой. Единственное, что соблюдалось строго – это ходьба босиком. Вот никакой домашней обуви, он самолично вынес не помойку гору засаленных тапок.

Как я