– Слышу, – уныло кивнул Бадмаев.

– Ну, а слышишь, так и делай, – тут Распутин неожиданно и страшно потянулся к Бадмаеву. Тот сжался от ужаса и даже глаза закрыл. Но ничего страшного не случилось – старец только похлопал его рукою по щеке.

– Что такое? – не понял Бадмаев.

– Просыпайтесь, – сказал Распутин неожиданно партикулярным голосом. – Просыпайтесь, Петр Александрович, есть серьезный разговор.

Бадмаев открыл глаза и увидел, что сам он лежит на диване, а над ним высится внушительная фигура действительного статского советника Загорского. За спиной Загорского привычно скалился его верный помощник Ганцзалин, которого Бадмаев тоже хорошо знал.

– Нестор Васильевич, – сказал Бадмаев ошеломленно, – живой и здоровый!

– Вашими молитвами, – отвечал Загорский, – то есть надеюсь, что и вашими тоже.

Тут Загорский не совсем был неправ, потому что первым, к кому Ганцзалин повез больного хозяина, едва вернувшись в Петербург, оказался как раз Бадмаев, еще с прошлого века бывший в столице одним из самых модных врачей. Акции его повышало и то, что был он крестником самого императора Александра III, и то, что с высокими вельможами дружбу водил, ну, и методы его тибетские тоже, разумеется, многих прельщали как дело тайное и мало кому понятное.

В тот раз Бадмаев, поглядев на без пяти минут хладный труп его превосходительства, выразил сомнение, что методы тибетской медицины будут тут действенны. Это Ганцзалин знал и без него, но решил все же попробовать – для очистки совести. Очистка совести случилась, в остальном же манипуляции Бадмаева – как-то: окуривание и намазывание пациента тайными целебными травами – оказались в буквальном смысле что мертвому припарки.

Петр Александрович скорбно сообщил тогда Ганцзалину, что самым правильным методом тут были бы немедленные похороны его господина за счет государственной казны. В другое время помощник Загорского за такие слова просто бы удавил незадачливого лекаря голыми руками, но тогда он так был подавлен, что пропустил его слова мимо ушей.

И вот теперь совершенно безнадежный с точки зрения медицины пациент, не одной ногой, а в всеми имеющимися стоявший в могиле, неожиданно выздоровел и вид имел почти такой же цветущий, как в старые добрые годы.

– Постойте, – спохватился Бадмаев, вставая с дивана, – двери-то заперты изнутри, как вы вошли?

– Через окно, разумеется, – отвечал Загорский, – устройство щеколд у вас тут элементарное, подцепил – и входи.

– А почему же не в дверь?

Загорский и Ганцзалин обменялись быстрыми взглядами, после чего Нестор Васильевич осведомился, знает ли уважаемый доктор, что за домом его установлено наблюдение.

– Этого следовало ожидать, – сказал с горечью Бадмаев, – меня уже таскали в ЧК на допросы.

– И что же вы им сказали?

– А что мог им сказать столетний старик вроде меня?

Нестор Васильевич засмеялся: Петр Александрович всегда был одного с ним возраста, с каких это пор он заделался столетним стариком?

– Всегда был, – торжественно отвечал тибетский доктор, – просто благодаря своему врачебному искусству хорошо выгляжу.

Нестор Васильевич махнул рукой и заметил, что хозяин – барин, и если хочет он быть стариком, это его дело, пусть будет хоть даже и двухсотлетним. Они здесь совсем не за тем.

При этих словах сердце Бадмаева нехорошо ёкнуло и забилось быстрее обычного. Немедленно вспомнился ему страшный сон, который так внезапно прервали незваные гости, вспомнился окровавленный и мокрый Распутин, повелевший ему помогать каким-то «важнеющим людям». Уж не Загорский ли с Ганцзалином эти самые важнеющие люди?

– Вам, может быть, чаю предложить? – спросил он, пытаясь как-то оттянуть неизбежный разговор.

– Предложите, если не жалко, – кивнул Нестор Васильевич. – Только не пытайтесь, пожалуйста, бежать. Лично я верю в свободу волеизъявления, но Ганцзалин мой – дикий человек и может просто побить вас. А бьет он, если вы не знаете, очень больно.

Бадмаев неловко заулыбался: о чем вы говорите, какое бегство? Мне не от кого скрываться, да и скрывать тоже нечего.

– Верю, верю, – кивнул Нестор Васильевич, – именно поэтому за вами и следит ВЧК.

Петр Александрович ничего на это не сказал, только поглядел на его превосходительство укоризненно и пошел ставить чай. Ганцзалин пошел вместе с ним. Помогу, сказал, а на самом деле, собака, приглядеть решил. И напрасно, потому что алмаза у него все равно нет.

– То есть как это – нет? – переспросил Загорский, отставляя в сторону чашку с чаем. – Насколько я понимаю, именно ваше доверенное лицо забрало «Слезу Будды» у Цзянья́на-гочé.

– Забрать-то забрало, вот только… – начал было Бадмаев, но Загорский прервал его излияния, предупреждающе подняв ладонь.

– У нас, – сказал Нестор Васильевич, – времени не так много. И я не намерен слушать душещипательные истории о том, как вас, бедного старика, обокрал ваш собственный помощник. Если вы не моргнув глазом доверили ему пятьдесят тысяч лянов серебра, могу сказать, что человек этот совершенно надежный и скорее он даст себя убить, чем попытается вас обмануть.

Перед внутренним взором Бадмаева снова явился Распутин с белым взором. Он укоризненно качал головой и говорил: «Помочь надо людям, помочь!» Потом на месте Распутина вдруг явилась оскаленная физиономия Ганцзалина. Петр Александрович содрогнулся от ужаса и покорно кивнул.

– Вы правы, – сказал он Загорскому, – алмаз до меня добрался. Цели у меня при этом были самые благие. О моих попытках присоединить к России Китай, Монголию и Тибет вы наверняка осведомлены… Увы, идея эта не нашла достаточной поддержки, слишком много было у России других забот. Однако я не отчаивался. Узнав о камне государственности, который называется «Слеза Будды», я понял, что именно его не хватало, чтобы реализовать великий план. По моим расчетам, после того, как алмаз попал в Россию, он должен был начать притягивать к отечеству нашему богоспасаемому Китай, за ним – Тибет и Монголию, являвшимися частью не только династии Цин, но и великой империи Чингис-хана. Однако вышло нечто совершенно противоположное. Сначала началась германская война, потом пала династия Романовых. Я понял, что камень действует сложно и совсем не так, как мне хотелось бы.

– Это правда, – согласился Загорский. – Согласно второй части пророчества, камень, будучи вывезен за пределы Пекина, становится источником хаоса. Он может инициировать войну, или падение династии, или даже полный развал государства.

Бадмаев изумился: откуда Загорский это знает?

– Об этом мне сказал лично Далай-лама Тхуптэ́н Гьяцо́.

Петр Александрович поглядел на собеседника с благоговением: так он видел воплощение бодхисаттвы милосердия Ава́локитешва́ры?

– Видел, – сухо отвечал Нестор Васильевич. – По вашей милости нам с Ганцзалином пришлось добраться до Лхасы. И, скажу вам, это было не самое приятное путешествие. Впрочем, все это лирические отступления. Могу сказать, что я действую по непосредственной просьбе Далай-ламы. Таким образом, теперь, когда вы поняли всю опасность алмаза, вам остается только передать его мне, чтобы я в наикратчайшие сроки вернул его на его законное место в Пекине.