Шрифт:
Закладка:
– Да я уж, наверное, без этого не смогу наслаждаться жизнью. Если найду что интересное, обязательно расскажу.
Светлана Алексиевич:
«Даю сказать тем, кого не слушали»
«День и ночь гонят товарняки с кулацкими семьями. В Сибирь. Мы охраняем станцию. Открываю один вагон: в углу висит на ремне полуголый мужчина. Мать качает на руках маленького, а мальчик постарше сидит рядом. Руками ест свое говно, как кашу. “Закрывай! – кричит мне комиссар. – Это – кулацкая сволочь! Они для новой жизни не годятся!”»
Цитата из интервью, которое Светлана Алексиевич взяла у очевидца. Кажется, это самое яркое, емкое и короткое описание Большого красного террора, какое только возможно. Это не что иное, как большая литература, друзья.
Когда объявили о присуждении премии именно Светлане, я написал колонку в том духе, что вот и мы победили. Война, понимаете, русский империализм, «крымнаш» и прочее в таком духе, – и вот нате вам! В список главных писателей мира попала Светлана Алексиевич, которая пишет про маленького человека, и сочувствует ему от всей души, и жалеет его, да, кстати, и есть за что… Девчатам, которых на Второй мировой убивали и калечили, а кто вернулся – тех презирали, приходилось скрывать фронтовое прошлое! У кого была на войне мать, тот поймет. Потом она написала про Чернобыль, про его ужасы. Начальство наше тогда скрыло от людей катастрофу, да пусть мрут, хрен бы с ними. Дальше – дети, которых погнали в Афганистан убивать и умирать. Кто еще, кроме Светланы, оплакивал их и жалел, кто из русских писателей-патриотов? Кто-то недоволен, что «Нобеля» дали за гуманизм, а не за стилевые изыски… Ну что ж.
На нее обрушилась небывалая, невероятная слава! Тыщи журналистов бросились на штурм новой нобелиатки. Очнулись. Пробиться к ней было нелегко. Тем более что некоторые «доброжелатели», конкуренты, исказили мой образ и наговорили Светлане про меня, что якобы я грубиян, «у него через слово мат»! Но нашлись честные люди, которые сказали ей правду: я – тончайший человек, к тому же безукоризненно воспитанный.
И вот наконец мы пьем у нее на кухне. Пьем, правда, чай. Сколько уж я разговаривал с писателями! И практически всегда – под водку, ну в крайнем случае, под виски.
Надо сказать, что я волновался. «Нобель» – это круто. Приблизительно такой же мандраж был у меня, когда я ездил на вручение «Оскаров» в девяностые. Что может с этим сравниться? Ну вот еще на коронацию нового русского царя я надеюсь попасть, по моим расчетам, вроде как должен дожить.
Страдания. Садо/мазо
– Светлана! В ваших книгах главное – это, может, сочувствие к человеку. Который страдает. Вы столько уже сказали и написали про страдание. Есть народы, которые всё страдают и страдают, без остановки. Гордятся этим. Вот есть люди мазохисты, а почему ж тогда не быть этносам-мазохистам? Итальянцы с французами, к примеру, выпьют вина, вкусно закусят и отдыхают, радуются жизни. А некоторые другие народы сидят угрюмые, недовольные…
– Что-то в этом есть… Мы накрыты вашей тенью мощной.
– Нашей – в смысле донецкой?
– Нет, русской. У нас люди до сих пор смотрят русские каналы. Ваше преступное телевидение – в голове у наших людей! Но не у белорусов чистых, а у русских.
– Дебилы, блть, как мудро заметил наш министр Лавров, мастер слова.
– После войны ж у нас было мало населения, погиб…
– …погиб каждый четвертый белорус, мы помним.
– Да. И поэтому завезли очень много русского населения. Это такое тихое место, сюда съезжались отставники. Когда русские бежали из Прибалтики и других бывших республик – то многие ехали в Беларусь. Вот я недавно сижу в очереди у зубного… Вдруг какой-то мужичок заходит и говорит: «Так, Крым взяли, теперь на очереди Одесса, ее Екатерина в кровати подарила кому-то!» И все это повисает в тишине. Потому что белорусы этого не поддерживают. Только я одна отозвалась: «Ну а с Калининградом как будете?» Он не ожидал сопротивления, потому что привык – все молчат. И сказал только: «Ну, это же наше страдание». Я ему: «Ну, если мы будем мериться страданиями… Сколько Иван Грозный белорусов повырезал!» Он говорит: «Грозный и своих резал». Своих – резал, но мы-то при чем?
– А что, голодомор в Белоруссии, есть такая тема?
– У нас этой темы – голодомор – нету. Но тут я на стороне украинцев, я с детства эту тему впитала в сознание. Мы, бывало, с бабушкой идем по селу, и она говорит: «Деточка, тише, тут живет бабушка, которая в голод съела своих детей…» Она рассказывала мне, как у них вытрясали последнее зерно, как они прятали что-то, как вокруг пруда стояли красноармейцы и не пускали людей к воде, чтоб те не могли наловить рыбы. Как ели конский навоз… У меня с голодомором – четко.
– Да, так вот мазохизм. Возможно, это промежуточное состояние. А не включен ли вообще механизм самоуничтожения этноса? Как говорил ваш коллега Пелевин, заговор против России есть, особенность его в том, что в нем участвует все население страны. Население вот уменьшается, медицину с образованием сворачивают, пенсии режут, водка льется и все такое прочее… Вот как киты выбрасываются на берег. Может, и с народами такое бывает? Сколько этносов пропало из тех, что описаны в Библии!
– Я знаю эти интеллигентские теории, они время от времени появляются… Но я так не думаю. Просто это народ с очень тяжелой историей… Люди хорошие вроде бы, но история какая-то ужасная! Вот у Достоевского – культ страдания. А я считаю, что страдание корежит, портит, деформирует.
– Может, это таки национальный мазохизм?
– Нет, я бы не могла это назвать национальным мазохизмом. Но есть какая-то обреченность. Все время нужна сверхидея какая-то! И все становятся заложниками этой идеи. И вдруг – исчезает человеческое.
– У меня есть термин – «духовность в хорошем смысле слова». Большевики уничтожали материю. И сейчас власть этим занята. Это как староверы уходили в леса. Не надо смеяться над духовностью, она таки есть, и она важна для русских. Лыковы ушли в леса, про это «Таежный тупик» Василия Пескова…
– Вы любите теории интеллигентские, а я исследую массовое сознание. Исследую формы, в которых масса перетекает. А то, что вы говорите, – я называю это мережковщиной, Мережковский любил такое.
– По мне, так это почетно – быть мережковцем!
– А я это
