У Марии пока не было сил поверить в то, что говорит ей батюшка, и оттого посещение церкви все больше казалось ей абсолютно идиотской затеей, но с другой стороны… От одного звука его голоса, одного тепла в его взгляде девушке словно становилось легче. С отцом Сергием хотелось разговаривать. Это и умиротворенная обстановка вокруг приковывали ее ноги к полу, мешая развернуться и уйти прямо сейчас.

— Но если он родной человек, то за что он меня наказывает? Если он всевидящ, то должен знать, что я никогда не причиняла никому зла намеренно. Все мои темные поступки шли от… От боли.

Ее голос дрогнул на последнем слове.

— Знаете, — усмехнулась Сербская. — В одном из моих любимых фильмов как-то прозвучала цитата: «Если Бог добр, он не может быть всемогущ, а если он всемогущ, то не может быть добр».

Слушая прихожанку, священник понимающе кивал, не отмахивался от нее, не перебивал. Ему ведь, и правда, были важны ее слова — он хотел понять, что это за девушка нежданно-негаданно свалилась перед ним, как райское яблоко.

— Потому, что каждый должен пройти свой путь, — отец Сергий вздохнул. — И так будет и есть. Но почему ты думаешь, что если твой путь тернист — Бог покинул тебя? Он может готовить для тебя свой собственный путь, который ты не сможешь пройти без нужных уроков. А цитата правдивая, но ведь… Кто сказал этому человеку, что в милосердии нет всемогущества? Ведь иметь столь любящее сердце, чтобы оно смогло простить, может только сильнейший человек. Подумай об этом. О том, что мелочные мысли есть у многих, а глубокое-то — нет.

— Мне очень хочется верить, что меня ещё ждёт впереди что-то хорошее, но пока все говорит об обратном. Все ломается и ломается. И я ломаюсь… — Мария запнулась. — Пока на искренние чувства мне отвечали лишь плевками в душу.

И это всегда было так. А кому-то, подверженная болезненным истязаниям, Сербская плюнула сама. Неосознанно, просто собственная трагедия застилала глаза. Так она умудрилась потерять многих близких людей. А готова ли она потерять ещё один даже самый крохотный шанс?

— Скажите… — очень аккуратно начала она. — Как вы думаете, есть ли смысл бороться за любовь глубоко фанатичного человека, когда ты не понимаешь, привязан он к тебе или нет?

Конечно, это не совсем вопрос для священника, но Мария понимала, что сейчас выслушает все, что скажет ей отец Сергий. Несмотря на разницу во взглядах, она видела в нем фигуру настоящего наставника. Это тебе не терапевт, которому нужно платить деньги. Этот человек не будет юлить.

Священник задумчиво посмотрел на молодую женщину. Ему заинтересовал вопрос девушки, и потому мужчина явно обдумывал то, что услышал. Она говорила о ком-то кто был важен для нее. О ком-то, из-за кого она и пришла сюда. Как всегда — душа от любви исцеляется, пусть даже через страдания.

— Бороться есть смысл всегда, — улыбнулся он. — Разве стоит опускать руки из-за трудностей? Скажи мне — эти чувства меняют тебя в лучшую сторону? Ты чувствуешь благодать любви?

— Я не уверена, — Мария чуть замялась. — Пока мне кажется, что они вытягивают из меня только гниль. Толкают на манипуляции и все прочее. Но… Возможно, я бы хотела перестать быть прежней собой, если бы он не вел себя как..

Она хотела сказать «мудак», но вовремя осеклась.

— Как баран.

И то была чистая правда — Сербская горы бы свернула, чтобы исправить свою натуру, выжечь дотла всю мерзость, облепившую ребра, лишь бы ее любил в ответ тот, кого любит она. Конечно, вряд ли это уже можно назвать любовью, но Мария всегда любила гиперболизировать свои чувства. В конце концов, она за ним сюда примчалась. На широкие жесты и большие шаги она уже была способна, а значит…

— Я бы исправилась ради него. Стала бы лучшей версией себя.

— Тогда есть шанс, что эта любовь — то, ради чего тебе стоит бороться, — отец Сергий мягко увлекает девушку пройтись с ним дальше, указывая ей обратить внимание то на ту, то на другую икону.

Темные лики святых следили за ними, тусклое золото слабо поблескивало на стенах и под куполом.

— Не печалься, дитя, Господь вразумит и его, и тебя наставит на путь. Не бойся просить Бога о милости, и милость же ты и получишь.

Наверное, из уст другого человека эти слова бы прозвучали слишком претенциозно, но в голосе священника звучали такие уверенность и мягкость, что нельзя было сомневаться в том, что он искренне верит в то, что говорит.

— Я так боюсь опять настроить себе воздушных замков, в которых нет смысла, — давно Мария не была с кем-то столь откровенна.

Она шла рядом с батюшкой, и, в какой-то степени, ее мировоззрение все же претерпевало изменения. Раньше Сербская видела в ликах святых лишь строгость и даже надменность, но со всех икон, что находились здесь, на нее взирали исключительно с сочувствием, легкими оттенками печали и… понимаем?

— Спасибо вам за разговор, отец Сергий, — остановившись, она вновь посмотрела на священника. — Не буду врать, что уверовала, но от разговора с вами мне стало лучше. Я… Я зайду ещё? И меня зовут Мария.

***

Мирослав все играл и играл, а Филипп, который все глубже опускался в глубину своих мыслей, никак не мог отделаться от гнетущего чувства тоски. Той самой, которая никак не могла покинуть его душу, сколько бы он ни старался. Боль грызла его изнутри, подобно змеям. А потом ещё появились мысли о том, что делает Мария, и это окончательно его добило.

Почему он решил, что вправе так поступать с ней?

— Прости, я должен идти, — какая-то сила подняла его на ноги и заставила выйти из комнаты.

Ветер на улице ударил в разгоряченное лицо. До отеля было не так уж далеко, поэтому Филипп буквально бежал. Но его старания были зря. Поднявшись на этаж, он начал стучать в дверь, но ему никто не отвечал. Скорее всего девушка обиделась, и поэтому… А, может быть, она вовсе ушла?

— Мария, открой, это я!

Молчание. Под конец из соседнего номера вылезла растрепанная голова смурного гражданина.

— Ты что, фраерок, охуел?

— Извините.

Филипп отлип от двери, спустился вниз и вышел на улицу. Номер Марии, который он набрал нервным движением, тоже был нем, как христовы рыбы.

========== Глава 4. Дикий райский сад. ==========

Уйдя в церковь, Мария оставила телефон на зарядке, потому звонок Филиппа обнаружила уже постфактум. И поделом ему — пусть