Этот спор поставил Феликса в неловкое положение. Он никогда не принимал активного участия в деловых операциях Kuhn Loeb - Морти помнил, что он выполнял в основном рутинную работу, "такую как наблюдение и уход за ценными бумагами" и "подписание почты", - но, будучи партнером, он, тем не менее, участвовал в значительных прибылях компании. Он также был членом совета директоров и акционером банка своего брата. Теперь эти роли вступали в противоречие. В одном случае Феликс перевел 1 миллион долларов в IAB, не посоветовавшись со своими партнерами по Kuhn Loeb; Морти сильно подозревал, что эти средства помогли финансировать слияние IAB с Bank of Manhattan. (Позже, после еще одного слияния, объединенная компания стала называться Chase Manhattan). На тот момент партнеры Феликса рассматривали любую сделку, усиливающую банк Пола, как угрозу. По словам Морти, Феликс не скрывал своей поддержки фирмы брата, говоря своим партнерам, что "он оставляет за собой право поддерживать интересы Международного акцептного банка... даже если это будет вредить интересам Kuhn, Loeb & Co.".

Деловое соперничество между Kuhn Loeb и IAB подвергало семейные отношения другим испытаниям. Фредерик Варбург, старший сын Феликса и Фриды, пришел на работу в Kuhn Loeb в 1922 году, только что закончив стажировку в M.M. Warburg и проинспектировав деятельность Объединенного распределительного комитета по оказанию помощи Восточной Европе. Эта работа, как и работа Феликса, была в основном синекурой, поскольку, по словам Морти (его дяди), Фредерику не хватало "делового чутья" и инициативы. Когда деловые разногласия с IAB стали множиться, Морти сказал Феликсу, возможно, слишком прямо, что Фредерик "не годится" для работы в банковской сфере, и то, что он продолжает работать, наносит вред всем. Уязвленный, как и подобает отцу, Феликс вывел Фредерика из партнерства и устроил его в Lehman Brothers (которая поддерживала тесные отношения с Kuhn Loeb и ее партнерами). Феликс и сам подумывал об отставке, обсудив эту тему со своим братом Максом, а затем и с Морти. Партнеры Шиффа тихо просили его посоветовать Феликсу уйти в отставку. Но, опасаясь растущего разрыва с Варбургами, Морти склонил Феликса к сделке, в которой он мог остаться членом Kuhn Loeb, не имея никаких реальных деловых обязанностей и имея возможность приходить и уходить по своему усмотрению, в обмен на уменьшенную долю прибыли партнерства.

Если Пол и вмешивался в бизнес Kuhn Loeb, он также помог фирме избежать катастрофы во время краха 1929 года. Задолго до неизбежной расплаты он предвидел ее, наблюдая за раздуванием рынка с растущим беспокойством. В годы бума 1920-х годов взлетевший фондовый рынок привлек поток новых инвесторов, многие из которых покупали акции на марже, чтобы получить максимальную прибыль. Среди ведущих умов финансового мира преобладало мнение, что то, что растет, не обязательно должно падать. Тем временем инвестиционные банки придумали новый рискованный инструмент, чтобы удовлетворить растущий аппетит нации к игре на рынке. Инвестиционные трасты, представлявшие собой более свободную версию современных взаимных фондов, были корпорациями, которые продавали акции населению и использовали полученные средства для биржевых спекуляций. В годы, предшествовавшие Великой депрессии, были созданы и предложены инвесторам сотни инвестиционных трастов.

Пол был в ужасе как от спекулятивного ажиотажа, так и от бездействия Федеральной резервной системы, которая была способна охладить перегретый рынок, но вместо этого безучастно наблюдала за тем, как экономика США движется к краху. Он убедил Морти обналичить часть своих личных акций по адресу . По совету Пола Kuhn Loeb сократила объем своих кредитов до востребования - так они называются потому, что банкиры могли в любой момент отозвать эти долги у брокеров, - и обменяла часть своих рискованных активов на более стабильные муниципальные облигации.

Kuhn Loeb, в отличие от многих своих коллег, также воздержалась от увлечения инвестиционными трастами. "Мы не присоединились к всеобщей суматохе по созданию филиалов и корпораций по ценным бумагам", - позже скажет Отто Кан сенатскому комитету по банковскому делу и валюте, который в 1932 году начал расследование причин краха фондового рынка. "Ни на одной из них нет нашей торговой марки. Ни одна из них не была создана нами".

Устав ждать, пока Федеральная резервная система отойдет в сторону, Пол выступил с публичным предупреждением. В заявлении, напечатанном в газетах по всей стране, банкир порицал ФРС за то, что она позволила спекулянтам поглотить кредитную массу страны и передала "руль" кредитной системы страны "операторам фондовой биржи". Центральный банк имеет право замедлить поток заемных денег на фондовый рынок путем повышения процентных ставок и "должен использовать свое влияние быстро и решительно", - сказал Варбург. Если он не сможет этого сделать, результат будет плачевным: "Если оргиям безудержных спекуляций будет позволено распространиться слишком далеко, то конечный крах наверняка затронет не только самих спекулянтов, но и приведет к общей депрессии, охватившей всю страну".

-

3 сентября 1929 года промышленный индекс Доу-Джонса достиг рекордной отметки 381 - такого максимума он не увидит еще двадцать пять лет.

Обвал произошел не сразу, а в конце октября, в ходе нескольких судорожных торговых сессий. Утром 24 октября ("черный четверг") рынок рухнул на 11 %. Внезапно иррациональное изобилие, вознесшее Уолл-стрит на новые высоты, сменилось грызущим отчаянием, и площадка Нью-Йоркской фондовой биржи превратилась в гладиаторскую яму страха и безумия. Темпы массовой распродажи захлестнули бегущую ленту, которая выдавала котировки с отставанием более чем на час. По бирже и за ее пределами поползли дикие (и ложные) слухи - один из них утверждал, что спекулянты массово кончают жизнь самоубийством. Когда на вершине соседнего здания был замечен мужчина, на Брод-стрит собралась толпа, решившая, что он собирается спрыгнуть. Он оказался ремонтником. Рынок восстановился в тот же день, но паника усилилась на следующей неделе. 28 октября (Черный понедельник) рынок упал почти на 13 процентов. На следующий день (Черный вторник) он упал еще на 12. На этот раз он не отскочил назад, начав медленное и болезненное падение, которое привело к тому, что в июле 1932 года индекс Dow упал до отметки 41.

Однажды в разгар паники на бирже появился Джефф Селигман. Одетый в полосатые брюки и фрак, со свежесрезанным цветком в лацкане, эксцентричный отпрыск Селигмана выглядел на все сто процентов банковским эмитентом, хотя к тому времени, как и многие годы до этого, его роль в J. & W. Seligman & Co. сводилась в основном к сбору чеков и развлечению младших коллег своими причудливыми привычками. Недавно его имя попало во все газеты в связи с