Однако то, ка к это произошло, не соответствовало обещаниям. Руководители всех 15 членов Совета Безопасности выступили с речью на эту тему. Тем не менее их презентации были расплывчатыми, неясными и в значительной степени банальными – они касались рисков и возможностей в это «время перемен». Хотя саммит завершился совместным обещанием соблюдать международное право, коллективную безопасность и мирное разрешение споров, лидеры поручили новому генеральному секретарю Бутросу Бутросу-Гали, вступившему на свой пост в январе, подготовить практические рекомендации. Таким образом, в конечном счете саммит ООН обошел важнейший вопрос, уже поднятый войной в Персидском заливе и насильственным распадом Югославии, о том, должен ли новый порядок основываться на ценностном подходе, направленном на предотвращение конфликтов, или на гегемонистской философии разрешения конфликтов, в которой доминируют великие державы, особенно Соединенные Штаты[1414].

Самое поразительное, что не было предпринято никаких попыток реформировать сам Совет Безопасности, особенно его постоянный состав. С окончанием холодной войны и даже всей послевоенной эпохи можно было ожидать радикального переосмысления. Но и здесь царил консерватизм. Великобритания и Франция промолчали, поскольку не хотели терять свои постоянные места и связанный с ними державно-политический статус, который больше отражал мир 1940-х гг., чем 1990-х. А среди потенциальных растущих держав Япония и Германия не чувствовали себя готовыми претендовать на политическое положение, на которое, казалось, давала им право их экономическая мощь. Израненные воинственным национализмом Второй мировой войны, ни одна из них не стремилась превратить свое богатство в военную мощь, что было очевидно по их сдержанному подходу к войне в Персидском заливе. А Европейскому союзу после Маастрихта – при всей его риторике – не хватало согласованности и влияния в качестве международного субъекта[1415].

Вот почему, несмотря на всю высокопарность, Нью-Йоркский саммит ООН был примечателен главным образом небольшим, но важным изменением – сменой названия на табличке, обозначающей место в Совете Безопасности, плавным прощанием с коммунистическим Советским Союзом и приветствием явно укрощенной, прозападной России. Джон Мейджор, исполнявший обязанности председателя Совета Безопасности, заявил: «Мы приветствуем… новую мировую державу: Российскую Федерацию, страну, которая сейчас очнулась от заблуждения, длившегося семьдесят лет»[1416].

Незадолго до этого, 28 января, Буш разъяснил природу этого «заблуждения» в своем третьем послании «О положении в стране». Его тон сильно отличался от его прощальной речи, обращенной к Горбачеву на Рождество. Вместо всех этих разговоров о партнерстве его линия теперь была гораздо более победной – не в последнюю очередь, конечно, потому, что 1992 г. для Буша был годом переизбрания. «Холодная война не закончилась, она была выиграна», – заявил он Конгрессу и миллионам американцев, смотревших его по телевизору. На самом деле, «самое большое, что произошло в мире в моей жизни, в наших жизнях, это то, что по милости Божьей Америка выиграла холодную войну». И он отдал дань уважения «жертвам», принесенным простыми американцами: «Все солдаты, все Джо и каждая Джейн, все те, кто честно сражался за свободу, кто пал, кто глотал пыль и познал свою долю ужаса». И он похвалил весь народ США, потому что «американский налогоплательщик взял на себя основную тяжесть бремени и заслуживает своей доли славы».

Президент также вспомнил свое выступление в январе 1991 г., когда американские войска только начали «Бурю в пустыне». Теперь, год спустя, после освобождения Кувейта, он провозгласил: «Наша политика оправдалась» – это, по его словам, показало, что «разумное использование силы может принести немалую пользу. Из этого может выйти много хорошего: мир, некогда разделенный на два вооруженных лагеря, теперь признаёт единственную и выдающуюся державу – Соединенные Штаты Америки». Так Буш сделал свой первый набросок истории[1417].

Это также был его сценарий на будущее, потому что он был уверен, что Америка не может почивать на лаврах. Трансформация Восточной Европы и распад Советского Союза вызвали волну дебатов о будущей глобальной роли Соединенных Штатов. И дебаты усилились в новогодние дни, когда страна всерьез готовилась к президентской избирательной кампании, и многие голоса зазвучали в пользу нового изоляционизма. Джин Киркпатрик, бывший посол Рейгана в ООН, доказывала в 1990 г., что «Соединенные Штаты не в силах» демократизировать мир, и что «целью Америки не было установление ”всеобщего господства”». Действительно, с возвращением к тому, что она назвала «нормальными временами», Америка могла бы снова стать «нормальной нацией». Аналогичным образом комментаторы Роберт Такер и Дэвид Хендриксон в 1992 г. заявили, что нынешняя американская одержимость «судьбой свободных институтов и условиями мирового порядка» равносильна «имперскому искушению», которому необходимо противостоять[1418].

В своем «Обращении к нации» Буш был полон решимости подавить такие идеи, воспользовавшись «однополярным моментом» как шансом создать глобальную стабильность по образу и подобию Америки:

«Есть те, кто говорит, что теперь мы можем отвернуться от мира, что у нас нет никакой особой роли, никакого особого места. Но мы – Соединенные Штаты Америки, лидер Запада, который стал лидером мира. И пока я президент, я буду продолжать выступать в поддержку свободы повсюду, не из высокомерия, не из альтруизма, а ради безопасности и защиты наших детей. Таков факт: сила в стремлении к миру – не порок; изоляционизм в стремлении к безопасности – не добродетель»[1419].

Своим призывом к лидерству США на основе интернационализма он фактически поставил внешнеполитическую планку своей кампании по переизбранию.

Месседж Буша прозвучал. Америка победила Советский Союз: ее ценности восторжествовали. Это была победа мощи и права. Будучи бесспорными лидерами мира после холодной войны, «мы внезапно оказались в уникальном положении, – размышлял Скоукрофт, – без опыта, без прецедентов и находясь в одиночестве на вершине власти»[1420]. Действительно, после фрагментации советской военной машины США остались единственной страной, обладавшей вооруженными силами глобального масштаба, и расходы США на оборону вскоре сравнялись с суммарными расходами следующих по списку мощи шести стран (включая Россию). США также являлись крупнейшей и самой развитой экономикой в мире. Следующие в этом списке страны – Япония и Германия – сильно отставали друг от друга и при этом были военными пигмеями. В идеологическом отношении тоже, с ее евангелием демократии и свободных рынков, американская модель имела импульс и привлекательность, распространяясь на страны третьего мира после рецессии 1970-х годов и теперь получив возможность свободно продвигаться на ранее запретные территории в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе. Конгресс согласился с президентом: да, действительно, Америка победила[1421].

Поразительно, как изменился нарратив Буша за три года его президентства. Даже когда в 1989 г. по Восточной Европе прокатилась революция, он неохотно объявлял холодную войну оконченной, часто неловко уклоняясь от вопросов журналистов. Только когда он впервые встретился с Горбачевым в качестве президента – на Мальте в декабре 1989 г., – он недвусмысленно заявил, что мир