Шрифт:
Закладка:
Мое созерцание было нарушено появлением третьего лица. Это был граф, который, полный боязливой озабоченности, торопился, чтобы отогнать собак. Он взял прелестного мальчика на руки и прижался лицом к его лицу. Какое высочайшее выражение блаженства и радости! Отцовская любовь, благороднейшее природное чувство, способно любое, даже некрасивое лицо сделать прекрасным. Можно ли описать, как преобразилось и без того прекрасное лицо графа! Ребенок понимал отца, и улыбающееся личико выражало те же чувства. Я бы хотел иметь тысячи глаз, чтобы не пропустить ни одной черточки этой картины.
Тем временем отогнанные собаки бросились ко мне. Впрочем, то были два моих друга и приемыша. Они тут же узнали меня, подняли восторженный визг, прыгая на меня от радости и на тысячи ладов показывая, как они довольны. Граф, которого насторожил лай собак, посадил ребенка опять на траву и повернулся в мою сторону. Краткий миг узнаванья — он сбежал с террасы и бросился мне на грудь.
* * *
— О, Карлос!
— О, Людвиг!
— Какими судьбами ты вновь здесь?
— Какое счастье видеть тебя снова! Дорогой, дорогой граф! Я уж и не чаял, что мы свидимся.
Наши нежные и пылкие объятия заглушили простейшие и односложные восклицания, коими исчерпавшая себя природа обозначает высочайший восторг. Наши слезы смешались у нас на щеках. Небо улыбалось над нами, разделяя нашу радость; у ног наших распускались прелестные цветы. Теплая и полная чувств фантазия никогда не развертывается столь полно, как при свидании и новых объятиях двух родственных душ.
Он взял меня под руку и повел к дому.
— Здесь тебе все хорошо знакомо, Карлос, — сказал он на ходу. — Но ты найдешь и нечто новое.
Мы приблизились к мальчику, который все еще сидел на траве и играл сорванными цветами; увидев отца, он протянул ему букетик. Растрогавшись, граф взял свое дитя на руки и сказал:
— Это мой сын, маркиз. Я назвал его Карлосом. Что ты скажешь на это?
— Что небеса желают сделать его более счастливым, чем его тезку.
— Как, Карлос? — Он взглянул на меня оторопело. — Ты все еще сетуешь на свою судьбу? И что же я вижу? В самом деле, ты бледнее, чем когда-либо, и глаза твои затуманены! Но погоди! Философия и участие твоего друга должны тебя развеселить, и наши совместные занятия вернут тебе былую бодрость.
Добрый граф думал, что пророчествует. Как далек он был от того, чтобы прозреть ужасное будущее!
Обнявшись, мы двинулись дальше. Приблизившись к одному из балконов, я увидел даму, которая стояла опершись на перила и наблюдала за нами с чрезвычайной внимательностью и любопытством. Платье выдавало в ней весьма знатную особу, но лицо ее было мне совершенно незнакомо. Она показалась мне весьма отвратительной, и, поразмыслив, кто бы это мог быть, я спросил у графа с удивлением:
— Гостит ли у тебя кто-нибудь чужой?
— Ни единой души! Ибо ты, я надеюсь, не потерпел бы такого прозвища.
— Да, не слишком охотно. Но кто же та незнакомая дама на балконе?
— Я так и думал, что ты ее не узнаешь и новость застигнет тебя врасплох. Это моя супруга, мать моего очаровательного сына.
— Превечный Боже! Неужто Каролина умерла?
Он горько рассмеялся.
— Нет, мой друг, — сказал он. — Я не хочу для тебя никаких неприятных сюрпризов. Это та самая Каролина, которую ты, как мне тогда казалось, столь страстно любил. Оспины изменили ее до неузнаваемости.
Я молча всплеснул руками.
— Но не беспокойся, Карлос. Тем скорее она тебе понравится. Она хоть и некрасива, но гораздо более достойна любви, чем прежде.
Я был в замешательстве. Мое упрямое сердце видело в ней только чужую. И моя естественная нелюбовь к завязыванию новых знакомств порождала во мне тайное предубеждение к ней. Некогда она была кумиром моей души, и суетная гордость шептала мне теперь, что я уже не только не должен опасаться ее прелестей, но и могу унизить их былую обладательницу. Множество порочных склонностей, которые я долгое время подавлял, проснулись в этот миг в моей душе с неожиданной явственностью. Заметив это, я забыл думать о Каролине и испытал совершенно искреннее отвращение к себе.
С этими смешанными чувствами я вошел в ее комнату. Она встала с софы, где, вероятно, дожидалась нас, и некое тайное волнение, вдруг отобразившееся на ее лице, заставило ее сделать несколько шагов нам навстречу. Я сдержал себя, стараясь не выдать своего изумления по поводу столь необычной перемены, но сама она понимала более, чем, возможно, выражал ее взгляд. Покраснев и потупив свои прекрасные, ничуть не изменившиеся глаза, она приветствовала нас молчаливым поклоном.
Граф пришел ей на помощь в столь прелестном замешательстве. Он взял меня за руку и сказал:
— Мадам, наш добрый друг, маркиз, который вернулся к нам после всех своих приключений, хочет вкушать здесь сладости дружбы, поскольку радостями любви он уже, вероятно, пресытился.
Он сказал это неторопливо и с улыбкой, чтобы у нее было достаточно времени прийти в себя. Овладев своими чувствами, Каролина ответила застенчиво, и голос ее проник мне в сердце:
— Мы рады видеть вас у себя, господин фон Г**, но о последнем я бы искренне сожалела.
Разговор сделался более теплым и искренним, и не прошло и получаса, как моя прежняя непринужденная доверчивость к ней снова вернулась. Я находил ее лицо не таким уж отвратительным, как мне это показалось поначалу. Хотя частые оспины и придавали ему совершенно иные черты, их природная нежность противостояла всем натискам несчастья. Рот был по-прежнему свеж и розов, блестящие глаза полны глубокого чувства, более теплого и дружественного, чем прежде, болезненная бледность придавала чарующую томность ее облику. Сознавая недостатки своей внешности, она держалась невзыскательно скромно, будучи всем довольна и притом понимая, как лучше овладеть душами.
И в конце концов, очарование беседы! Голос,
