Суровость и серьезность его речи сменились слащавым лепетом откровенной лести и ласкательных словечек. То, что прежде в его естественном характере я находил красивым, теперь показалось мне настолько безвкусным, притворным и легкомысленным, что при других обстоятельствах я охотно бы над ним посмеялся.

Его глаза пылали, в груди кипела страсть, — казалось, он не находит нужных слов либо вовсе прекратил мыслить. Однако всякие слова были бы здесь излишни. Его судорожно дрожащие руки выдавали полностью его состояние. Мерзкий злодей осквернял чистейшее ложе любви, и ах! — Аделаида не противилась этому.

Покрыв тысячью жадных поцелуев прекраснейшую в мире грудь, продолжил он свое преступление далее. Аделаида была истомлена и не оказывала ему ни малейшего сопротивления. Сгорая в лихорадочном жару, она, казалось, лежала без сознания в его объятиях. Не робея и не задумываясь, не помня себя, он обнажил ее укромнейшие прелести, на которые даже я никогда не дерзал взглянуть, и его наглые пальцы вторглись в сокровенное святилище прелести и любви.

Я с трудом удержался на ногах. Внезапное головокружение заставило меня склониться к земле. Но осознание опасности придало мне сил, которые до этого похитил испуг. Отчаяние исторгло меня из полуобморочного состояния, в которое повергла ярость. Я наклонился к ширме, взвел курок и прицелился, намереваясь одной пулей сразить обоих.

Но ангел-хранитель защитил жизнь Аделаиды. Когда я выстрелил, большой палец соскользнул в спешке со спускового крючка, и ружье дало осечку. Громкий щелчок заставил дона Бернардо, который все еще обнимал мою супругу обеими руками, отпрянуть. Напрягши шею, он обернулся. Но у него не было ни единого мига, чтобы опомниться. Я снова взвел курок — и мой соперник с раздробленным черепом упал на свою возлюбленную.

* * *

Аделаида лежала под ним в глубоком обмороке. В первом приступе волнения я был недоволен своим выстрелом, но потом опомнился и встряхнул ее.

— Гнусная женщина! — вскричал я. — Очнись, очнись, чтобы понести заслуженную кару!

Она шевельнулась, приходя в себя. Тогда я втиснул окровавленного любовника ей в руки и вышел в переднюю, чтобы успокоить слуг, внимание которых мог привлечь выстрел.

И в самом деле, некоторых из них я встретил со светильниками в руках. Я сказал им, что ничего не приключилось, что ружье выстрелило нечаянно и повредило мне большой палец. Служанки и доверенная особа Аделаиды хотели войти к маркизе в комнату. Я отослал их в соседнюю залу и запер там. После того как мне перевязали палец, я велел слугам идти вниз вместе с моим камердинером, которому я настрого приказал никого из них не выпускать. Я дал ему мое ружье и распорядился застрелить первого, кто откажется повиноваться. Это был бравый немец, на которого я мог всецело положиться.

Когда я возвратился к маркизе, она уже полностью пришла в себя, сбросив труп, встала с постели и теперь возле стула неподалеку от лежащего на полу мертвеца на коленях ожидала своей участи. Она была уверена в своей неизбежной смерти и желала ее. Как могла бы она вновь на меня смотреть, не сгорая от стыда?

Она обернулась, заслышав мои шаги. Ее лицо было обезображено ужасом. Куда делись прекрасные розы наслаждения, любви и пылкого вожделения? От них не осталось и следа, близость смерти накинула на ее лицо свое серое покрывало. От ужаса волосы ее стояли дыбом; некоторые пряди, омоченные кровью ее любовника, висели, слипнувшись, надо лбом. Ее глаза глядели безумно и отсутствующе. Аделаида замигала судорожно, когда взгляд ее упал на предполагаемого палача. Губы ее были плотно сжаты, как от дикой боли, и приоткрывались, лишь чтобы облегчить грудь, теснимую предсмертными всхлипываниями.

Вместо того чтобы растрогаться при виде ее ужасного состояния, моя непреклонность, горечь и терзания только усилились. Я положил на пол ружье, которое все еще держал в руке, подошел к окну, отворил его, взял убитого за глотку и вышвырнул его в сад.

— Встаньте, мадам! — вскричал я.

Маркиза попыталась подняться на ноги, но без сил вновь опустилась на пол. Я взял ее под руку и поднял рывком. Без сомнения, она была уверена, что я вышвырну ее в окно вослед за любовником. Она набрала в легкие воздуха и тихо промолвила:

— Спасибо, спасибо вам, дон Карлос... скорей, скорей убейте меня.

Я поставил ее на ноги и сказал:

— Там, за ширмой, я заметил таз с водой. Возьмите его и вымойте пол, чтобы не было видно следов крови.

Аделаида послушно побрела за ширму и, так как не нашла полотенца, взяла свой платок, отерла им слезы с глаз, затем упала вновь на колени и принялась мыть пол. Но множество раз ей приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. Слезы струились обильно из ее глаз и смешивались с запекшейся кровью. Я стоял подле нее и светил ей. Время от времени я говорил:

— Трите сильней, мадам. Здесь еще одно пятно.

Закончив работу, она упала ничком. Я вновь поднял ее, нашел в прихожей факел, зажег его, дал ей его в руки и сказал:

— Идите впереди, мадам, и светите мне!

Сам я взял таз, и мы спустились в сад.

Я подвел Аделаиду к окну, под которым лежал труп, перекинул его через плечо, передав маркизе таз, и велел ей следовать впереди меня к павильону в самом отдаленном углу сада. Она повиновалась, не издав ни единого звука, ни единый вздох не вырвался из ее груди, но она дрожала словно в лихорадке и расплескала много крови из таза.

— Держите таз крепче, мадам! — напомнил я ей строго. Бедная женщина пыталась повиноваться моему приказу, но напрасно.

Я отыскал лопату, и, когда мы добрались до определенного места, принялся рыть в укромном углу могилу. Земля была рыхлой, и вскоре я закончил свою работу. Она, опираясь на ствол, светила мне. Я взял факел у нее из рук и сказал:

— Мадам, подарите любовнику прощальный поцелуй.

Словно овечка на закланье, она склонилась покорно над мертвым и поцеловала его бледный рот. С удивлением заметил я, что лицо ее в этот миг выражало отвращение. Она поднялась, и я зарыл тело. Кровавую воду вылил я на могильный холм и разбил таз.

— Проклятие тебе и вечный позор! — воскликнул я. — Ты отнял у друга его любимую!

Аделаида не пролила более ни одной слезинки. Возможно, она была слишком поглощена мыслями о своей предстоящей судьбе. Лишь время от времени взглядывала она с ужасом мне в лицо. Избегая ее жаждущих