Шрифт:
Закладка:
В глаза бросалось неестественно темно-восковое лицо Борна, точно лик с византийской иконы.
…От собора св. Стефана до кладбища св. Марка можно добраться за полчаса.
Мне нужно было явиться в больницу к главному врачу. Управившись с делами в городе, я вернулся назад и проехал на экипаже до кладбища св. Марка. Это было недалеко.
Летом смеркалось поздно, ночь была короткая, и я не торопил возницу
За городскими воротами на Ландштрассе начинались пригороды, дышалось намного легче. И дорога была вполне сносной, мощёная брусчаткой. Вскоре я подъехал к кладбищу св. Марка; вышел из кареты у маленькой невзрачной церковки. Отыскал смотрителя.
Тот переспросил:
– Герр Игнац фон Борн? Даже не знаю, где он был предан земле. Вы говорите, его похоронили на этом кладбище, по высшему разряду? Это, наверное, вон там – справа, за крестом.
Смотритель привел меня к свежевскопанной полосе земли, которая тянулась на большое расстояние.
– Вот тут похоронен ваш друг, господин, – обрадовано указал он место.
Я подошёл к холму, усыпанном цветами. Мне стало отчаянно грустно…
На высоком небе светились яркие выпуклые звёзды, столько звёзд – не сосчитать; было новолуние и всё кругом, кроме небосвода, было в темноте.
И тут всё колыхнулось перед глазами, я заплакал. Я горько рыдал, стоя над могилой Игнациуса Эдлера фон Борна, рыдал по себе, рыдал по Моцарту. Моя интуиция мне подсказывала, что смерть сорокавосьмилетнего учёного и писателя – это грозное предупреждение Моцарту. Хотя, почему предупреждение? Это расправа, ордер на которую был выдан. Кто следующий, приговорённый на смерть ядами средневековой аптеки? Моцарт, гениальный Моцарт!..
Смотритель ушел. Я остался один.
«Надо запомнить место погребения, – подумал я. – Возле этого креста».
Как ни странно, экипаж ждал меня, только возница проворчал, что нужно доплатить вдвое за потраченное время, я согласно кивнул. И мы покатились по звонкой брусчатке Ландштрассе обратно в Вену.
Отложив рукопись доктора Николауса Франца Клоссета, я стал размышлять над его выводами. По справедливому замечанию такого выдающегося историка, как доктор Поль Ганьер, «соответствующие тексты не всегда были составлены с желательной точностью. Кроме того, врачи, по причине либо некомпетентности, либо недобросовестности, либо из желания обелить себя, слишком часто расплывались в лишенных интереса соображениях, намеренно неточных и даже противоречивых. Наконец, весьма трудна и деликатна задача перевести прошлое в настоящее, учитывая неизбежные изменения в способах интерпретации и приемах логических рассуждений». И такой феномен. Только произнесешь слово «отравлен», как спор о смерти Моцарта приобретает эмоциональный характер, прекращающий всякие дискуссии, потому что вокруг фатального слова – яд – сгущался страх, порождаемый бессилием.
Пройдёт 200 лет, прежде чем версия об отравлении будет очищена от налёта страстей, порождавшихся поклонением Моцарту, и, может быть, представлена строго научно, отводя обвинения от масонов, у кого действительно не было никакого политического интереса в одночасье устранять видного масона империи и брата по ложе Игнаца Эдлера фон Борна, а затем медленно (в течение полугода) уничтожать своего же брата по ложе, бога музыки Вольфганга Амадея Моцарта.
И случилось так, что первые солидные исследования на эту тему были опубликованы в 50-х годах прошлого столетия Йоханнесом Дальховым, Гунтером Дудой, Дитером Кернером, Вольфгангом Риттером и другими специалистами. К 200-летию гибели маэстро они вновь вернулись к этой проблеме, прямо поставив вопрос, «был ли Моцарт отравлен?», и, отвечая утвердительно, указывали даже на возможных преступников. Тоже самое они сказали в адрес Игнаца Эдлера фон Борна.
Эта первая публикация «триумвирата врачей» была встречена, по крайней мере, в Австрии, скептическими улыбками, острой критикой и даже бранью. Историки музыки, ничтоже сумняшеся, посчитали в своём кругу, что это всего лишь полицейский роман жаждущих славы людей, а в худшем случае – плод излишне разыгравшегося воображения.
Ах, Вена, Вена! Если вы будете искать на узких средневековых улицах Вены следы храмовников, то не проходите мимо погребённой под землей маленькой часовенки с сохранившимися крестами на её романских стенах. Ноги сами понесут вас по переулку, где стены помнили слова проклятий, вырывавшиеся из уст приговорённых к казни тамплиеров, падающих в лужи собственной крови, которая широкой рекой лилась прямо под порог церкви тевтонского ордена, где и сейчас происходят встречи рыцарей одного из старейшего ордена Европы…
Почему Мария-Терезия так не любила рыцарей венских лож, которые в XIX веке расположились почтительной толпой у подножия её памятника?
Моцарт, Гайдн, Игнац фон Борн, император Франц-Штефан, тайный канцлер князь Антон Кауниц, придворный врач Герхард ван Свитен… Что объединяет этих столь разных людей? Масоны, тамплиеры, иллюминаты, прелатура Опус Деи… Что это? Некогда величественные имена тайной истории прошлого или загадки настоящего времени?
XXIII. Засада
Человек должен не гасить в себе страсть, этот «порыв зла», но преобразовать его так, чтобы и с его помощью служить Богу; эта сила обречена находить выход.
Наконец, сдав два прокатных авто «Опель», после всех перипетий, мы вылетели из Лихтенштейна в Берлин. Дуда пообещал подготовить документы на посмертную маску к транспортировке этой реликвии из Германии в Россию, а с собой мы взяли локон Моцарта, сбритый графом Деймом-Мюллером 5 декабря 1791 года сразу же после смерти маэстро. Наше приобретение был компактно уложен в багажную сумку.
Когда на тебя напали вот так, исподтишка, когда нападающие не ожидали, что жертва готова к отпору, это выглядело более, чем отвратительно. Но если вы вопреки циничной самоуверенности противной стороны решительно вступились в бой, то успех вам обеспечен. Схема тут проста. Как правило, нападающие действуют на пару. Вы расправились с ближайшим противником, прежде чем тот сообразил, в чем дело. Второй, пустился наутёк, вам только нужно решать, стоило ли догонять его или позволить унести ноги.
Я ждал этого случая. Периодически обходил рестораны и игральные заведения. И наконец, случай представился: я повстречался с Михаилом Глотцером. И вот как это произошло…
Засаду я учуял сразу. Я уже давно привык полагаться на собственные пять чувств. Беда только в том, что работали они на редкость неуклюже – явно новички в своем деле. Должно быть, Михаил Глотцер посчитал меня недостойным своего внимания, если, конечно, это он подослал их. Возможно, ему просто доложили, что некий долговязый и старомодный дамский угодник
