- В общем, он пошел искать Черепаху, потому что ему очень понравилась её песня, и решил спеть вместе с ней…

- А что такое контекст?

- Ну… Это то, что помогает тебе более точно интерпретировать происходящее.

- А чт…

Лев предугадал, каким будет следующий вопрос – «А что такое интерпретировать?» – и, махнув рукой, как бы обрывая его, сказал:

- Давай уже петь.

Мики в ожидании замолчал, а Лев замолчал, заново собираясь с силами. Так, это же не очень сложно, на похоронах при куче людей сделал то же самое, а тут всего лишь ребёнок. Давай, соберись…

- Ложись, - Мики вдруг подвинулся в своей кровати. – Лёжа сложное делается легким.

Лев не сдержал умильной улыбки.

- А ты откуда знаешь?

- Я когда боялся кровь сдавать, меня положили и стало не страшно.

Лев прислушался к совету: прилёг рядом с мальчиком, оставив при этом ноги на полу. И, чтобы поскорее покончить с этим, запел:

- Я на солнышке лежу-у-у, я на солнышко гляжу-у-у…

Пока Лев первый куплет, он в ужасе представлял, что впереди ещё два, и грешным делом думал, не оборвать ли песню на первом, соврав мальчику, что больше слов в песни нет. Но, пока об этом рассуждал, сам по себе запел и второй куплет:

- Носорог-рог-рог идёт, крокодил-дил-дил плывёт, только я-а-а всё лежу-у-у, и на солнышко гляжу-у-у-у.

Мики покачивал головой в такт его пению и это приободряло Льва: неужели у него даже получается передать какую-то мелодию?

- Рядом львёночек лежи-и-ит, и ушами шевели-и-ит, только я-а-а всё лежу-у-у, и на солнышко гляжу-у-у-у.

Закончив, Лев повернул голову к Мики и тот задумчиво произнёс:

- Я понял, почему ты не хотел петь.

- Почему?

- Потому что ты ужасно поёшь.

Лев фыркнул, рассмеявшись – странно, но это было даже не обидно! К тому же, потом Мики заметил:

- Это ничего. Мама говорит, если кто-то что-то делает плохо, значит, он что-то другое делает хорошо.

Льва царапнуло, что Мики сказал о маме в настоящем времени. Он спросил у него:

- А что ты делаешь хорошо?

- Я хорошо сочиняю сказки, - с гордостью ответил мальчик. – А ты?

- Я даже не знаю, - пожал плечами Лев. – Никогда не сочинял сказки.

- Может, ты рисуешь?

- Не-а.

- Не поёшь, не рисуешь и не сочиняешь сказки… – с грустью заметил Мики.

- И котлеты у меня ужасные, – напомнил Лев.

- Ага! – Мики хохотнул и в этот момент у него громко заурчало в животе. Он опустил голову и виновато глянул исподлобья: – Но я бы их поел.

Они пробирались на кухню, как шпионы: сначала в коридор выглянул Лев, убедившись, что путь чист и за ними не проследует Славин гнев. Следом между дверью и косяком протиснулся Мики, тут же прижимаясь к полу и продолжая свой путь по-пластунски. Не то чтобы этого требовала ситуация, но раз ему так больше нравится, Лев не возражал.

На кухне он заставил мальчика вымыть руки, открыл сковородку с котлетами и, только хотел переложить Микину порцию на тарелку, как тот вытянул руку и взял котлету мокрыми пальцами. Пока Лев думал, сделать ему замечание или промолчать, Мики потребовал: - Дай хлеб.

Лев машинально потянулся к хлебнице, вытащил батон, отрезал от него ломтик и передал Мики – теперь в правой руке мальчик держал хлеб, в левой – котлету. Поежившись, он присел на кухонную табуретку и начал есть, чередуя руки. Лев стоял рядом, решив, что сегодня можно – и так у всех нервы на пределе.

- А Черепаха и Львёнок подружились? – неожиданно спросил Мики.

- Подружились.

- А зачем?

- Как это – зачем?

Мики сказал, как об очевидном:

- Он же лев, он может её сожрать.

- Он не может, - возразил Лев. – У неё же панцирь.

Хотя, наверное, стоило сказать: «Друзей не едят», но вечно к нему правильные ответы приходят с опозданием.

Мики деловито ответил:

- Он может расколоть её панцирь, это легко.

- Ну… он же ещё маленький.

- То есть, когда он вырастет, он её съест?

- Надеюсь, что нет.

Мики доел ломтик хлеба и освободившейся рукой задумчиво почесал коленку. Сказал:

- Надо посмотреть этот мультик.

Он сунул последний кусок котлеты в рот и с набитым ртом проговорил:

- Котеты у тя намальные.

- Спасибо, - Лев сдержанно улыбнулся.

Хотя ему, конечно, было очень приятно. Он даже подумал, ровно на секунду, что дети бывают милыми. Может быть, и есть какое-то странное удовольствие в том, чтобы петь кому-то детские песни и готовить котлеты из детского меню. Но всё равно: сомнительная затея для двух геев.

Лев и Слава [77-78]

Из-за судов процесс усыновления затянулся на несколько месяцев и вопрос был закрыт только ближе к зиме. Лев ждал его, как чуда, способного избавить от страданий, словно в один день, едва Слава получит родительские права, всё прекратится: Слава станет прежним, Мики перестанет писаться в постель, а сам Лев счастливо заживёт в съемной квартире на два этажа выше. Но чуда не случилось, стало только хуже.

Все эти месяцы Славино состояние терпело метаморфозы и некоторые из них казались Льву позитивными: например, агрессивность и раздражительность сошли на нет (возможно, из-за безрецептурных успокоительных на травках – кто знает?). Вот только то были хоть какие-то эмоции, а на замену им пришли полная деревянность и апатия.

Лев видел, как Слава пытался бороться со своим состоянием самостоятельно: покупал валерьянку в драже и выпивал за один раз целую горсть таблеток. Когда понял, что не помогает, переходил на глицин, когда не помогал и он, начинал перебирать любые доступные препараты. Льву надоело за этим наблюдать, и он сказал, как есть: - Тебе это не поможет.

- А что поможет? – нервно спрашивал Слава, у которого от напряжения разве что глаз не дергался.

Или дергался? Лев бы не удивился, заметив и такое. К тому моменту у Славы хронически тряслись руки, он терял вес, становился нездорово худым, под глазами зияли непроходящие синяки. На большинство вопросов он теперь отвечал растерянное: «Не знаю».

- Ты сегодня ел?

- Не знаю.

- Ты сегодня спал?

- Не знаю.

У Льва не было времени отслеживать Славин график жизни: он уходил в восемь