Кемал-эфенди в бессильной злобе погрозил православному храму и, несколько опомнившись, двинулся по дороге уже не бегом, но скорым, спортивным шагом. До его дома в Салачике оставалось минут пятнадцать ходу. Оттуда он хотел послать слугу в ханский дворец и не сомневался в том, что первым сообщит Казы-Гирею об отряде численностью в пятьдесят пять солдат, верных, вроде бы, свергнутому правителю, и победоносно выходящих из Чуфут-кале, где канули без следа черкесы…

Дворецкий, зная о развлечениях двоюродного брата хана в Летней беседке с тремя наложницами, что нагими танцевали сейчас перед своим новым повелителем, не сразу решился постучать в резные двери ливанского кедра. Но панический взгляд посыльного и его объяснения с беспорядочной жестикуляцией в конце концов убедили дворецкого в важности сообщения. Секс вчетвером – это, конечно, приятно, однако жизнь дороже любых экзотических удовольствий.

Отряд крепостной стражи под командованием Мубарек-мурзы уже ломился в закрытые створки дворцовых ворот. Его подкрепляли родственники и слуги Али-Мехмет-мурзы, руководимые Бекиром. Русские, среди которых находилась и Аржанова в мужском костюме, тоже сошли с лошадей и заняли позицию за мостом, перекинутым у ворот через реку Чурук-су. Они держали наизготовку заряженные карабины и пистолеты. Но на сей раз помощь людей из секретной канцелярии Ее Величества крымским татарам не понадобилась. Черкесы открыли ворота сами.

Тем не менее Казы-Гирей был очень им признателен.

Исполняя его просьбу, подкрепленную полусотней флори, кавказцы на целых двадцать минут задержали атакующих. Двухколесная крытая арба, запряженная парой лошадей, стояла у задней калитки дворцового сада. В нее погрузили хурджины с дорожными вещами и провизией, сандаловый сундучок с золотой казной, тщательно завернутый для маскировки в татарское расшитое полотенце «юзбез». Двоюродный брат хана, переодетый в женское платье, накидку «фериджи» и чадру, отнятые у Анаит, сел в повозку, и сопровождаемый четырьмя вооруженными всадниками, покинул дворцовый комплекс незаметно.

Чувство досады резидент турецкой разведки, конечно, испытал, но ничего постыдного в таком маскараде не находил. Операция еще не закончилась. Сейчас он оставлял Бахчи – сарай сторонникам Шахин-Гирея, однако пребывал в твердой уверенности, что обязательно вернется. Весь юго-восточный Крым восставшие удерживали в руках, ожидая там высадки многотысячного военного десанта из Стамбула. Османская империя, думал он, не бросит своих вассалов. Недаром же «МУХАБАРАТ» давал деньги Бахадыр-Гирею. Хотя, будь эта сумма раза в три больше, они бы тут развернулись по-настоящему.

Закрыв лицо чадрой, Казы-Гирей приказал кучеру ехать по центральной улице до моста. Никто не остановил его. Молодой татарин наблюдал, как последняя часть отряда, держа ружья «на руку», медленно входила под арку дворцовых ворот. Это была та самая группа людей, которых он уже встречал в столице Крымского ханства. Особенно среди них выделялся великан с черными усами и бородой, густо росшей чуть ли не от глаз, а также юноша с тонкой, совсем не мужской фигурой.

Казы-Гирей видел их сначала на собрании у дервишей, потом на дороге перед мельницей при складе караимского купца. Тогда четверо из них сопровождали обоз русского шпиона Микиса Попандопулоса, за ним османская разведка следила с начала года, но все же полных сведений не собрала. Двоюродный брат хана и предположить не мог, что диверсанты из России станут действовать здесь, точно у себя дома: нагло, бесцеремонно, не боясь никого, находя поддержку у жителей полуострова.

– Эр шей Аллах тандыр[116], – пробормотал молодой татарин и дал кучеру знак двигаться дальше.

Пусть Анастасия Аржанова со своими людьми по-хозяйски входит в покои, принадлежащие его царскому роду, пусть обольщается этой победой. Ему-то известно, что главная их встреча впереди…

Вовсе не следовало ей знать его биографию, его родню, его коммерческие дела. При первой их встрече в Херсоне в сентябре 1780 года в торговом зале своего магазина он принял ее за обычную покупательницу. Плененный красотой молодой женщины, он начал добиваться интимных отношений. Когда выяснилось, что они принадлежат к одной команде, непосредственный начальник – Турчанинов, а шеф – Потемкин, он резко сменил тон. С тех пор она не слышала от него фривольных шуток, не встречала похотливых взглядов, но чувствовала товарищескую поддержку и заботу. Опыт, знание обстановки на полуострове, интуиция делали его профессионалом высокого класса, и ей было полезно работать с ним. Какую же ошибку он смог допустить? В чем просчитался?

Мысленно Анастасия задавала себе такие вопросы, но ответа на них пока не находила. В часовне маленькой греческой церкви в Бахчисарае стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь бормотанием псаломщика да потрескиванием свечей, возженных вокруг гроба. Служитель вполголоса, без остановки читал молитвы за упокой души раба Божьего Микиса. Аржанова смотрела на бледное лицо резидента русской разведки, обезображенное синяками и кровоподтеками. Перед казнью Попандопулоса пытали жестоко. О колотых и резаных ранах на руках, об обожженных огнем пальцах ног, о следах побоев на спине и на груди ей рассказали женщины – гречанки, обмывавшие тело и одевавшие его перед положением во гроб.

Курская дворянка уже решила, что обряд похорон будет высокоторжественным. Сначала – панихида в церкви, куда придут они с кирасирами в парадной униформе. Потом – прохождение с гробом под траурную музыку по городу до христианского кладбища. В процессии примут участие и караимы под командованием Эзры Мичри, и воины из отряда крепостной стражи, и родственники Али-Мехмет-мурзы. На кладбище при захоронении тела солдаты произведут салют из ружей в три залпа, после чего состоятся поминки, многолюдные и богатые. Там кому-то придется сказать большую речь о жизненном пути покойного.

Тут в ее плане возникал пробел.

Родственников в Бахчисарае у Попандопулоса не имелось. Прислуга куда-то исчезла. Приказчика, верного друга и помощника в делах, Казы-Гирей повесил вместе с хозяином. У нее самой не было никаких сведений об успешном коммерсанте, веселом крымском жителе, послушном сыне, ласковом муже, добром отце, а ведь именно об истории семьи и семейного торгового дела, развитию которого Микис отдал столько сил, и стоило рассказать на поминках, но не отчет сделать о службе грека в секретной канцелярии Ее Величества и его гибели при исполнении служебных обязанностей, каковой Аржанова собиралась теперь написать для начальства.

Скрипнула дверь, и в часовню вошел князь Мещерский. Он перекрестился на иконы, затем поманил рукой Анастасию, предлагая покинуть помещение. Естественно, адъютант светлейшего князя разделял скорбь «ФЛОРЫ», но занимал его другой, более конкретный вопрос: кто предал резидента?

Как начальник охраны экспедиции, секунд-ротмистр уже предпринял ряд розыскных мероприятий, пытаясь восстановить события последних дней жизни Микиса Попандопулоса. В беседах с местными жителями, как соседями купца, так и его партнерами по коммерческим операциям, князь с помощью переводчика дервиша Энвера выяснил кое-какие весьма интересные детали. Большую роль в сборе информации сыграло вознаграждение, которое он вручал особенно разговорчивым собеседникам: пятнадцать золотых турецких флори.

Так что молочник Сервер напрасно разыгрывал полное недоумение и даже возмущение поступком людей, внезапно окружившим его тележку с осликами на дороге, ведущей в предместье столицы Эски-Юрт. Его заставили повернуть назад и поехать домой. Вместе с молочником группа захвата, которой руководил князь Мещерский, вступила во двор его городской усадьбы и быстро произвела обыск.

Внутри домовладение, кстати говоря, не выглядело бедным. Двор был вымощен отлично отшлифованными камнями, двухэтажный дом принадлежал к типу «бер-кат», то есть состоял из трех каменных стен и только одной саманной. В комнатах вместо войлочных подстилок находились ковры, на полках вдоль стен – много дорогой серебряной посуды с чеканкой.

Кроме жены, толстой и некрасивой, у продавца сметаны оказалось еще три наложницы, причем одна – очень симпатичная и молоденькая, купленная, как выяснилось, буквально на днях. Про то секунд-ротмистр узнал, когда кирасиры очутились в комнате с большим деревянным станком для изготовления «килимов» – шелковых двусторонних ковров, традиционного украшения татарского жилища.

Женщины Сервера как раз и занимались плетением «килима». По июньской жаре они ничего на себе не имели, кроме белых, полупрозрачных планшевых рубах, длинных, просторных, с широкими рукавами до локтя. При виде чужаков татарки, подняв страшный визг, бросились по углам. Адъютант светлейшего изловчился поймать юную прелестницу. Он поднял ее на руки, прижал к груди и шепнул на ухо:

– Пек гюзель![117]

Новая невольница молочника, конечно, сопротивлялась, но как-то неактивно. Этот красавец, рослый, молодой, с белокурыми волосами, никаких насильственных действий больше не предпринимал, а смотрел на нее с таким восторгом, что ей не хотелось отводить глаз от мужественного лица. Руки захватчика обнимали девичий