Шрифт:
Закладка:
Я пригладил их, собрал в крошечный локон и, зажав корни между большим и указательным пальцем, попытался продеть другой конец в браслет – в цепочку, в застежку, в золотое сердечко. Наконец локон довольно крепко зацепился за колечко, на котором висела буква “Д”, настолько крепко, что после рывка волосы выскользнули из пальцев и остались на золотом браслете.
Я положил браслет на ладонь и разогнул одно из звеньев. Пэт удерживал Дженни за руки, поэтому ее запястья были в синяках и ссадинах. И любую из этих метин мог оставить браслет.
Со слов Купера нам было известно, что Эмма сопротивлялась. Ей удалось оторвать подушку от лица. Пока Дженни пыталась снова прижать подушку, браслет зацепился за волосы Эммы. Девочка ухватилась за него и дергала до тех пор, пока слабое звено не погнулось, но потом пальцы ее ослабели. Ее рука снова оказалась прижата подушкой, в ладошке ничего не осталось, кроме нескольких волосков.
Пока Дженни довершала начатое, браслет держался на ее запястье, но когда спускалась на кухню к мужу, соскользнул с руки.
Скорее всего, для обвинительного приговора этого недостаточно. Волосы Эммы могли зацепиться за браслет еще вечером, когда Дженни расчесывала дочь перед сном; звено могло погнуться, когда Дженни бросилась вниз на шум и задела рукой за дверь. История звучит крайне сомнительно. Однако с учетом остальных улик этого хватит, чтобы арестовать Дженни, предъявить обвинения и держать под стражей до суда.
Процесс начнется через год, а то и позже. К тому моменту Дженни проведет немало времени за беседами с психиатрами и психологами; ее накачают лекарствами, дадут ей шанс отойти от края пропасти. Если она передумает себя убивать, то признает себя виновной: причин рваться на свободу у нее не останется, а признание позволит снять тень подозрения как с Пэта, так и с Конора. Если же нет, то кто-нибудь заметит, что у нее на уме – вопреки распространенному мнению, большинство психиатров знают свое дело. Тогда врачи постараются перевести Дженни в заведение, где о ее безопасности смогут позаботиться. Я сказал Фионе правду: план не идеальный, однако в этом деле для идеала места уже не было.
Прежде чем выйти из Эмминой комнаты, я подошел к окну, отодвинул занавеску и взглянул на ряды недостроенных домов, за которыми тянулся пляж. Близилась зима: на часах всего три, а свет уже вобрал в себя вечернюю меланхолию и синеву моря, обратив его в бурную серую бездну с белыми клочьями пены. Полиэтиленовая пленка на окнах логова Конора гудела на ветру; окрестные дома отбрасывали безумные тени на грунтовку. Поселок походил на Помпеи, на археологические раскопки, открытые для туристов, чтобы они бродили кругом, разинув рты и вытягивая шеи, стараясь представить себе катастрофу, которая уничтожила здесь все живое, – но уже через несколько лет руины рассыплются в прах, посреди кухонь вырастут муравейники, а светильники исчезнут под зарослями плюща.
Я тихонько закрыл за собой дверь. На лестничной площадке, рядом с бухтой провода, тянувшегося в сторону ванной, стояла видеокамера Ричи. Она была направлена на люк, и мигающий на корпусе красный огонек указывал, что ведется запись. Между камерой и стеной уже свил гамак из паутины серый паучок.
На чердаке ветер хлестал в дыру под крышей, завывая пронзительно, словно лисица или банши. Прищурившись, я заглянул в открытый люк, и на мгновение мне показалось, что на чердаке что-то шевельнулось – неверные, сгущающиеся тени, ленивое перекатывание мышц, – но я моргнул, и там не осталось ничего, кроме темноты и потока холодного воздуха.
Завтра, когда дело будет закрыто, я пришлю сюда технаря, чтобы он забрал камеру, изучил каждый кадр и выдал мне отчет в трех экземплярах обо всем, что увидел. Да я и сам мог бы опуститься на колени, развернуть встроенный экранчик и быстро промотать запись, однако я этого не сделал. Я и так знал, что там ничего нет.
* * *
Фиона стояла, прислонившись к пассажирской дверце, слепо уставившись на недостроенный дом, в котором мы беседовали с ней в самый первый день. Зажатая в пальцах сигарета посылала в небо тонкую струйку дыма. Когда я подошел, Фиона бросила окурок в рытвину, наполовину заполненную мутной водой.
– Вот вещи вашей сестры, – сказал я, протянув ей мусорный мешок. – Это то, что вы имели в виду, или нужно что-то другое?
– Сойдет. Спасибо.
В мешок она даже не заглянула. На секунду мне показалось, что она передумала, и у меня закружилась голова.
– С вами все в порядке?
– Я тут смотрела на дом и вспомнила… В день, когда мы их нашли – Дженни, Пэта и детей, – я подобрала вот это.
Она вынула ладонь из кармана, сжав ее в кулак, словно что-то держит. Я протянул руку, зажав в ней браслет, укрытый от посторонних взглядов и ветра. Фиона раскрыла ладонь над моей рукой.
– Потрогайте его – на всякий случай, – сказал я.
На мгновение она крепко стиснула браслет. Даже сквозь перчатки я почувствовал, какие холодные у нее пальцы.
– Где вы это взяли? – спросил я.
– Когда в то утро полицейские вошли в дом, я пошла за ними. Хотела узнать, что происходит. У подножия лестницы, прямо под нижней ступенькой, я заметила браслет и подобрала – Дженни не захотела бы, чтобы он валялся на полу. Я положила его в карман пальто, но в кармане оказалась дырка, так что он провалился за подкладку, и я про него забыла, а вспомнила только сейчас.
Ее голос звучал слабо и безжизненно, несмолкающий рев ветра уносил его прочь, швырял о бетон и ржавый металл.
– Спасибо. Я займусь этим.
Я обошел машину и открыл дверцу со стороны водителя. Фиона не шевельнулась. Лишь когда я положил браслет в конверт для вещдоков, аккуратно его надписал и убрал в карман пальто, она выпрямилась и села в машину. На меня она по-прежнему не смотрела.
Я завел двигатель и выехал из Брокен-Харбора, огибая рытвины и обрывки проводов. Ветер по-прежнему тараном бил в окна. Все оказалось так просто.
* * *
Стоянка трейлеров находилась дальше вдоль пляжа – может, ярдов на сто севернее дома Спейнов. Когда мы с Ричи брели в темноте к логову Конора Бреннана и обратно – уже с Конором, считая, что закрыли дело, – то наверняка прошли там, где когда-то стоял трейлер моей семьи.
В последний раз я видел
