Натуральным мрамором собор отделывают до большого карниза, выше – в аттике и в сводах – мрамор будет искусственный, и его тоже надобно подобрать по цветам, даже по оттенкам, так чтобы снизу никто не уловил подмены…

Над гипсовыми чанами изо дня в день колдуют лепщики, замешивают густое варево, чтобы создавать из него легчайшие узоры, лепные орнаменты карнизов и сводов. Там, где они уже готовы, приделаны к месту, позолотчики-сусальщики подбирают оттенок фона, на который им затем предстоит нанести тонкие прозрачные лепестки позолоты.

В воздухе витает запах красок, его наполняет мельчайшая мраморная крошка, она попадает в глаза рабочим, мастерам, художникам, она затрудняет дыхание, вызывает кашель. Люди сердятся, мучаются, вкладывают все свои силы, но, кажется, сил мало – не видно ни конца ни края этой циклоповой работе, однако она кипит, она движется, и люди не опускают усталых рук, не преклоняют голов…

В эти месяцы Карл Брюллов, «великий Карл», капризный и несдержанный маэстро, будто начисто переменил свой нрав. Он не жалел себя, не проявлял сомнений и недовольства, он работал с упорством, отвагой и верой, как некогда Микеланджело над своими сикстинскими фресками. Он видел свою цель!

– Лестницу передвинуть, Карл Павлович? – спросил его кто-то из помощников. – Ведь едва достаете… Так и упасть недолго…

– Погодите! – Художник отмахнулся кистью, и ему в лицо опять полетели брызги краски. – Вот я ему только губы… Ага! Ну все, спускаюсь сейчас, не то вы со мною ее двигать начнете…

Спустившись, он вновь запрокинул голову, обозревая доступный взору участок плафона. И, движимый гордостью, торжествующим сознанием наполовину совершенного подвига, вдруг весело воскликнул, будто бросая вызов:

– А ведь тесно мне здесь, ей-богу! Небо бы я теперь расписал!

– Не торопитесь получать оттуда заказ! – прозвучал рядом с ним голос главного архитектора.

Никто не заметил, когда успел Монферран подняться на верхнюю площадку. Брюллова поразило то, что архитектор как будто даже и не запыхался, в то время как у него самого каждый раз от этого подъема ныло в груди.

– Ну вы по лесам бегать и горазды, Август Августович! – воскликнул художник. – Раз, и тут.

– Так я же целыми днями это делаю, – рассмеялся Монферран. – Только и сную вверх-вниз, как белка. Ну как тут у вас? Со штукатуркой все в порядке? Нет трещин?

Вопрос был задан не случайно. В некоторых местах работа художников приостановилась. Давние страхи главного архитектора оправдались: сырость и неровности температуры, да еще зловредная мраморная крошка начали портить грунтовку росписей, кое-где на них стали появляться трещины. Иные работы нужно было переделывать…

– У нас все в порядке, – спокойно сообщил Карл Павлович. – Сюда мраморная пыль почти не долетает.

– Долетает, к сожалению. – Огюст медленно прохаживался по площадке, всматриваясь в нежное сияние красок. – Дело не в том: здесь хороший ток воздуха. Кстати, сударь, нельзя работать в одной блузе – пневмонию подхватите.

– Я и в блузе-то весь мокрый! – отмахнулся Брюллов. – А у некоторых художников, правду сказать, опять трещины грунтовки замечаются. Шамшин мне сегодня плакался, Рисс вчера бранился, что у него «Сергий Радонежский» трескается. Вы бы, ей-богу, лучше доложили в Комиссию построения, Август Августович. Дело-то серьезное.

Глаза Монферрана, обращенные на художника, сузились, сделались колючими. Он чуть заметно усмехнулся, но заговорил прежним голосом:

– До чего вы учить меня любите, Карл Павлович… Благодарствуйте за совет, только в Комиссию я уже доложил. Не извольте, стало быть, обижаться…

– И что они там сказали? – полюбопытствовал Брюллов, досадуя, что опоздал, и пропуская колкость мимо ушей.

– А что они могли сказать? – пожал плечами Монферран. – Сказали: «Улучшайте состав грунтовки». Ну улучшаем. Все равно это не окончательная гарантия. А я вот что надумал… Взгляните-ка!

С этими словами, подойдя ближе к художнику, он разжал сомкнутые в кулак пальцы левой руки, и на его ладони Карл Павлович увидел несколько блестящих крохотных кубиков.

– Смальта! – вскричал художник. – Мозаика… Так вы что же, хотите?..

– Да, хочу. – Архитектор с улыбкой поворошил разноцветные кубики. – Когда-то на Руси любили мозаику, составляли из нее картины целые, стены храмов ею украшали. Потом при татарском нашествии позабылось ремесло, ушло. А в прошлом веке Ломоносов восстановил производство смальт, да еще новых рецептов придумал много, хотел возродить искусство. Не успел, умер. А искусство-то прекрасное, разве нет?

– Кто же спорит? – Брюллов смотрел на архитектора со все возрастающим удивлением, чуть ли не с досадой, в душе спрашивая себя: «Да есть ли предел его изобретательности?» – И повторил: – Кто же спорит, сударь? Но вы что же, всю живопись в соборе мозаикой заменить собираетесь?

Монферран рассмеялся:

– Не беспокойтесь, вашего плафона не заменишь, это уже труд непосильный… Но многие росписи аттика, алтарей, сводов заменить необходимо. И это труда художников не погубит: их же работы останутся сохраненными на веки вечные – мозаики ведь тысячи лет живут, холода не боятся, сырость их не берет… Около ста работ надо бы заменить. Только набирают мозаики очень медленно, так что нам этого и не увидеть – примерно через сто лет закончено будет.

– Ну у вас и планы! – Брюллов говорил насмешливо, но смотрел на архитектора со все большим интересом. – Значит, мозаику под живопись делать хотите, так? Ну а кто это сделает? Итальянцы, что ли? У нас своих мозаичистов нет.

– Знаю, помню. – Теперь голос главного архитектора звучал устало, он вновь принялся обозревать плафон, продолжая играть на ладони кубиками. – Но я не люблю с иностранцами связываться. Хочу попросить Академию наших пенсионеров, выпускников живописного класса, в Италию направить, пускай научатся составлению мозаик, а потом здесь свою школу организуют.

– Думаете, выйдет эта ваша затея? – с сомнением покачал головой Карл Павлович. – Не та нынче Академия… не очень-то им такие смелые начинания по душе придутся… Это ж ведь что такое: извольте новый класс открывать! А с какой, спрашивается, радости? На какие средства? Ох заупрямятся профессора!

– Переупрямлю! – решительно заявил Монферран и, понизив голос, добавил: – Императора на них напущу – он как раз большие затеи-то любит… В любом случае добьюсь своего.

– Да, вы, верно, добьетесь! – Карл Павлович кусочком тряпицы вытер кисть и направился к своей лесенке. – Коли так, желаю успеха. А Ломоносов вам за это еще спасибо скажет.

– Очень на то надеюсь! – серьезно сказал архитектор. – Во всяком случае, при личной с ним встрече…