собираться, но важен сам факт ее существования. С апреля [19]34 года до сегодня никаких данных об роспуске или о перемене правления Лиги мы не знаем — значит, Лига существует. Не забудем, что кроме Т. Шнейдера и Катрин в Лиге был и Радосавлевич, а такое участие при наличности всех его студентов, как [Вы] понимаете, весьма полезно. Мы еще не знаем, удалось ли кому-либо из Вас в течение этого года повидать Шнейдера или хотя бы по телефону переговорить с ним. Не думаю, чтобы он мог подпасть под чары хоршевской ненависти. Во всяком случае, эта организация будет в будущем нужна, и потому следует точнейшим образом выяснить ее положение. Не мог же Леви захватным порядком присвоить себе и эту общественную организацию. Непременно скажите об этом Миллеру. Так много вопросов повисло в воздухе, что постепенно нужно их выяснять. Вы помните, что Лига Культуры была совершенно обособленным учреждением от Музея, и потому всякие происходящие суды не могут касаться этой чисто общественно-культурной Лиги. Будем очень ждать Ваших разъяснений по этому вопросу. Также знает ли Миллер о декларации 1929 года, признающей Музей собственностью нации? Обратите его внимание на то, что бумага, всеми нами подписанная, была не просьбой о принятии, но именно нашей всеобщей непоколебимой декларацией. Подчеркиваю слово «Декларация», потому что злоумышленники могут клеветать о том, что на эту бумагу не было письменного ответа. Но если прочесть бумагу внимательно, то можно видеть, что она является утвердительной и ответа по существу и не требует. Ведь Морис, проектируя эту бумагу, именно предполагал, чтобы она не была прошением о принятии дара. Бумага и писалась как наша единогласная декларация. Если какой-либо писатель декларирует свои сочинения как собственность нации, то ведь это не будет просьбою о принятии дара, а есть утверждающая декларация и тем самым неотменная. Непременно самым точным образом переведите эти соображения Миллеру, Брату и вообще всем, кому полезно. Если бы я понимал декларацию 1929 года не как нашу всеобщую декларацию, а как нечто другое, я бы первый никогда не согласился бы на текст, так прекрасно формулированный Морисом. Для Миллера, когда он будет обдумывать дело о «Корпорации Пейнтингс», это соображение о декларации, конечно, будет совершенно необходимо.

Посылаю Вам для сведения копию моего письма Кауну. Не будем задумываться о последствиях этого письма, но пусть иногда в ночной час, когда он остается наедине с собою, ему станет стыдно. Также нужно выяснить Миллеру, как человеку вновь подошедшему, всю ложность наветов, которые можно усмотреть из выкриков трио. Предложенные мною культурные Учреждения носили названия: Мастер-Институт Соединенных Искусств, «Корона Мунди», «Кор Арденс»[550], Международное Агентство («Пресс»), «Уорльд Сервис»[551], «Урусвати» — Гималайский Институт, Лига Культуры, таким образом, лишь в Музее упоминалось имя. Но ведь всюду было широко напечатано, что Музей основан не мною, но группою америк[анских] почитателей. Очень важно, чтобы во всем лежали в основе неопровержимые факты. В то время, когда злоумышленное трио будет наполнять пространство динамитом наветов, все наши защитники должны опровергать их не предположениями, но именно непреложными фактами. Не зная формулировку лживых наветов, нам приходится базироваться на тех отдельных истерических выкриках, которые докатываются через океаны. Во всяком случае, все эти наши утверждения — они должны ясно оставаться в истории культурных дел. Франсис, как историограф происходящего, приложит и эти записи ко множеству и других неопровержимых фактов. За всеми нами — факты, а за злоумышленниками — наветы. Мы все лишь обороняемся, а злоумышленники узурпируют и нападают, желая выбросить членов Совета на улицу после 15-летних трудов. Измышленная узурпаторами театральная школа, конечно, является лишь преддверием новых нападений на основной Мастер-Институт. Пусть Зина непременно создаст хотя бы маленький Совет преподавателей.

Еще вернемся к вопросу о декларации [19]29 года. Вы помните, что отказа в ней не было, а всякое молчание международно считается знаком согласия. Также припомните, что когда по возвращении из экспедиции мы поднесли картину презид[енту] Хув[еру], то ведь у меня не имеется никакой бумаги с благодарностью. Молчание есть знак согласия. Чуем, как напряжено время. Чуем весь злостный динамит, употребляемый узурпаторами. Но когда-то все происходящее останется в анналах как наша общая геройская борьба за Культуру. Потому поверх всего напряжения пусть будет светло на душе.

Всеми помыслами, всем сердцем и духом всегда с Вами,

Н., Е. Р.

188

Н. К. Рерих, Е. И. Рерих — З. Г. Лихтман, Ф. Грант, К. Кэмпбелл и М. Лихтману

9 октября 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]

№ 107

Родные и любимые З[ина], Фр[ансис], Амр[ида] и М[орис], за эту неделю пришло лишь одно письмо от Зиночки от 16 сент[ября]. Надеемся, что остальные не попали на пропавший аэроплан между Лондоном и Парижем. Вчера Шклявер сообщил любопытное сведение из Брюгге, которое нужно знать не только Вам, но и ближайшим друзьям и адвокатам. Член Парижского Комитета Имшенецкий посетил Музей в Брюгге, нашел Рерих Фаундейшэн в полном порядке, но был крайне удивлен, услыхав от Тюльпинка, что он получил от Хорша извещение о том, что Ф[аундейшэн] более не существует для Ам[ерики] (н’екзист плю пур лэз’Эта Юни[552]). Таким сообщением Тюльпинк весьма смущен. Такой факт еще и еще раз пояснит нашим публишерам, почему так важно было иметь инкорпорированное новое Общ[ество], чтобы от лица его можно [было] бы отвечать на всякие такие смущения вполне официально. Думается, что публишеры все-таки не представляют себе, сколько общ[еств] и групп существует во всем мире и какую вредительскую работу неустанно ведет преступное трио. Показывали ли Вы публишерам посланный отсюда список наших Общ[еств], групп и корреспондентов? Ведь все они, конечно, обращаются к нам за разъяснениями, но нам самим невозможно говорить о том, что должно быть сказано именно из самой же Америки. Как видите, с каждым днем становится яснее, почему так повелительно Указывалось на необходимость Общества, Комитетов и всех прочих обществ[енных] группировок. В этом заключалось бы наше самое мощное оружие. Как видите, Хорш берет на себя дерзость говорить от имени всей Америки, и это бахвальство преступника ничем не опровергается, а где-то в далеком Брюгге сидит смущающийся Тюльпинк и повторяет эту формулу посетителям Музея. Какие же еще доказательства вредительства нужны публишерам? Мы не знаем, писали ли Вы и Тюльпинку, когда широко рассылали Ваше письмо о происходящем. Если бы почему-то письмо не было послано Тюльпинку, то следует, не теряя времени, ему написать уже от Комитета или от Общества, не излагая длинного процесса, но кратко и внушительно о том, что Комитет или