— Постараюсь ответить коротко, Джеймс, как сейчас это понимаю. Без денег не удастся вырваться во власть. А без власти в этом мире у обычного человека не будет достаточно денег. За деньги приобретают власть, чтобы дорваться, наконец, до ещё больших денег. Деньги и власть всегда и почти везде сцеплены, как полиция и гангстеры. Убери одно — не нужно будет другое, верно? Я впервые задумался об этом, когда учился при университете Васэда.

— Вот именно, — саркастически усмехнулся Миддлуотер, хлёстко пришлёпнув ладонью по столу. — Именно, что ты учился «при…». Деньги могут быть до власти, при власти и после всякой власти, деньги будут всегда. Даже без всякой вообще власти они никому не помешают. Только кто их тогда ни станет штамповать, все, кому не лень… Не служит деньгами песок из пустыни. А я не признаю, что ты выучился в Токийском университете… В этом смысле ты самозванец, хоть и не исторический. Что это за образование? Фикция! В университете надо учиться много лет, а не три месяца… Надо воспринять именно традицию классического образования. Ты же сшибал вершки, а не выкапывал корешки. Так по-русски, да? Мы с отцом, бывает, тренируемся говорить по-русски. Вот мы с Акико, например, в университете…

Я демонстративно скривился. Но Джеймс гримасу не заметил, отвлёкся налить.

Сейчас ещё и господин бригадный генерал примется нести мне, образованному не хуже, чем он, эту дремогучую чушь про высшее образование, приобретаемое в необходимо продолжительных мучениях… Но он унялся самосильно и вопросительно уставил на меня свой хищный, крючковатый нос. Такой, похоже, был и у московского царя, вроде бы, последнего из Рюриковичей, в старых документах нос Ивана Грозного определён как «покляпый». Ни в чём, кстати, нельзя быть уверенным в этой науке истории, если говорить о «последнем» Рюриковиче. К чему и откуда навязался мне в пьяную голову этот, как считают, последний Рюрикович? Нет, похоже, тянет меня в ещё более глубокое прошлое. К Ивану Третьему, что ли?

Это-то что ещё за предчувствие?

— Ближе к делу, Роберт, — напомнил генерал и, пригласительно кивая, сделал одновременный жест развёртывающимися ко мне пальцами. — Ближе к делу!

— Хорошо, сэр.

И тут я старательно развернул перед Миддлуотером по возможности полную картину моих представлений о том, что к элите, как правило, относят богатых и властных, озабоченных лишь тем, как ещё больше прибрать к рукам и власти, и денег. Разве не так?

— Ха, «Скупой рыцарь», — с неприкрытым сарказмом усмехнулся Миддлуотер, вкруговую подвигал для разминки плечами и чуть оживился. Быстро всё же он трезвеет, здоровущий, как хороший бык. Или спиртонасос. — Даже у вашего Пушкина он описан более художественно, чем здесь пытаешься излагать ты. И рассказываешь довольно примитивно. Нет, я ничуть на тебя не обижаюсь, что с тебя возьмёшь… Элита, по твоему куцему понятию, только этими двумя вещами в жизни и озабочена? Уныла от них? И на них закомплексована? «Что хорошо мне — то хорошо и остальному миру»? Так думают предельно ограниченные люди, со всех сторон ограниченные… Духовные людские огрызки!.. Раздельно говорю: «Ха-ха-ха». У самого скупого, примитивного дурака, не обладающего никакими другими известными человеческими качествами, множество глубиннейших переживаний! Понятие скупости относится не к ним и не подразумевает ни скудоумия, ни жадности на эмоции, которых всё ещё недостает тебе.

Может быть, тебе уже известно, Борис, Роберт, что моя семья относится к семьям знатнейшим, влиятельнейшим, наиболее богатым. Я, тебе на диво, происхожу как раз из весьма и весьма солидных финансовых кругов. Спросил как-то давно, в юности, отца, где мы, в сравнении с другими? Он развернул передо мной ладони, подержал, но вслух ничего не сказал. То ли Бог в руки даёт, то ли мы в десятке… То ли всегда попадаем в десятку, в цель. Вот что он имел в виду? Смею тебя заверить, что, например, мой отец ничего общего не имеет с той карикатурой на элиту, которую ты тут халтурно попытался набросать. Он человек невероятно интересный и многим интересующийся. Иначе не был бы так богат. Эту разносторонность в нем и ценят, не смог бы он без этих интересных и другим людям качеств привлекать чужие деньги и устраивать их мощный оборот. Это огромный сверхчеловеческий талант! Какая-то ерунда заложена в твои невероятно примитивные представлениях о людях. Хоть ты и учился, это не срабатывает.

Но если мой отец Говард Миддлуотер-младший, законный наследник моего деда, Говарда Миддлуотера-старшего, для тебя не показателен, то ознакомься хотя бы с воспоминаниями основателя Римского клуба, о котором ты пока, видно, и представления не имеешь. Ознакомься с прелюбопытнейшей книгой когда-то широко известного господина Аурелио Печчеи. Вот уж поистине жизнелюбивая была и глубоко гуманная личность! В сравнении с ним, одним из совладельцев и руководителей итальянской автомобильной фирмы «FIАТ», действительно, кое-кто из финансистов и предпринимателей, особенно ваших скороиспечённых «новых» русских скопидомов, может показаться и ограниченным, и унылым, и закомплексованным. Но ведь не знаменитого итальянского венгра Печчеи ты выбираешь себе в качестве базы для сравнения. Кого же? Русской классики, что ль, начитался? Или американской? Что эти писателишки понимают в банковском деле и финансах? Тот же Драйзер описал исторически и экономически крайне ограниченный тип в характере своего прогрессивного финансиста, близоруко приняв его вне временной перспективы за некий обобщённый образ. Этого тоже нельзя забывать. Так чуть ли не передовой человек тогда, в начале просто-напросто нового, очередного витка в развитии банковского дела, — он никто сегодня!.. Ничего эти недоделанные скорописаки не понимают, потому что ни в каком по-настоящему стоящем деле не специалисты! Бумагомаратели, вот они кто! Это-то до тебя, наконец, доходит? Постучи себя по лбу, сделай это за меня!

Я несколько стушевался, ощутив форменный разгром, равный почти наполеоновскому при Ватерлоо, и почувствовал миддлуотеровскую неуверенность, хотя он её и прячет, уже в самом себе, но не слишком глубоко, где-то у горла. Прячет за нервной вспышкой, за своим наигранным негодованием. А она, против его воли, проглядывает. Эмоций, правда, во мне почти не возникло и на этот раз. Скорее, лёгкое удивление и вопрос, что его так раздосадовало, вот это непонятно. Пробормотал только:

— Элита элите везде, разумеется, рознь…

Но Миддлуотер меня не слушал:

— О'кей. Последний вопрос, Борис, то есть Бобби. Большинству проще именно не думать, не рассуждать. А твои рассуждения… Так мы далеко уйдём, — всё так же вяло отмахнулся от меня, но сказал чётко и твёрдо, как отрезал, Миддлуотер. — Сенсуализм, солипсизм и какой-то мутный