пенёк, лишённый возможности стать по-настоящему сильным, независимым, жестоким. Ты сбивал кого-нибудь? Я глазом не моргну, если это надо сделать, я сделаю это для моей страны! Каяться потом буду, перед могилой замолю. Хотя сбить подонка грех пред Силами Небесными невеликий, чтобы не грешил больше. Но вот снова находится хитрый и подлый кто-то… Он… Он… Исподтишка… Втихую!.. Не надо ничего сложного, никаких других объяснений, чем что-нибудь сложнее, тем больше слабых связей, они легко обрываются… Без всяких слюнявых иллюзий! Это я тебе напер-рёд… — Миддлуотер сверкал глазами страшно и с натугой почти рычал, но старательным шёпотом, чтобы не услышала в своей спальне Акико. — Ничего такого мне не надо! Ты только не подведи меня, слышишь ты, Борис, Роберт, Боб, Бобби, как там ещё тебя, — ты уцелей! Всё, что от тебя требуется… Лупи их всех! Топи их всех! В землю вбей их всех!.. Обопрись на оружие! У тебя десяток ракет в кассетном барабане на МиГе, какая же это силища! Только не будь слюнявой бездеятельной мишенью — ты действуй! Больше решимости! Мне нужна активная, деятельная мишень! Не для твоей страны, которой ты ни по какому счёту не нужен… Ты мне, мне нужен! Не мишень, а мой козырь!.. И после этого ко мне вернись! Только моя страна умеет и любит быть благодарной, задумайся и об этом, Борис… Заработать мечтают все. Кому-то заработать удаётся. Но только единицы на деле могут заказывать деньги и знают, для кого сколько! Это мы. Завтра, нет, нет-нет, уже сегодня я улетаю… Через шесть часов. А ты, Боб, ты — классный парень. И тебе повезло с Акико. Одна такая умная, действительно безумно красивая, всегда элегантная, самая толковая женщина, одна на весь земной шар — и ты попал в руки к ней, к ней! Думаю, она тебя вправду любит. Я такого о ней и не припомню, чтобы она в кого-то влюбилась, как будто всегда была бессердечная. Как будто тебя всегда ждала… Ты вдумайся, вдумайся хорошенько — одна-единственная!.. Хотя она и страшная… Ну, ведьма, ведьма, ведунья она, что тут долго говорить… А я вас обоих люблю. По-своему. Я тоже человек. И мне тоже ничто человеческое не чуждо. Homo sum et nihil… nihil humani… Как там дальше… nihil humani… pro me… pro me… «Я человек…» Вот же ещё, ерунда в голову навязалась какая-то… Ну её к черту, эту латынь… Но ты меня не подведи. Салют, Бобби, иду спать.

Набрался он крепенько. Видимо, неспроста. Но сразу Джеймс из небольшой гостиной не ушёл. Уже попрощавшись, Миддлуотер внезапно резко остановился и сказал вдруг почти трезво:

— Нет времени, всё сжато, скомкано… Но у меня личный вопрос. Вот какой. Борис, наши эксперты совершенно точно установили вот что. Надпись «Энола Гэй» была выполнена красной краской на борту кабины, ниже остекления, в носовой части фюзеляжа стратегического бомбардировщика Боинг-29 «Суперфортресс», то есть «Сверхкрепость», по распоряжению полковника Тиббетса, 5 августа 1945 года, в послеобеденное время, но ещё до наступления вечерних сумерек, а утром 6 августа с этой исторической машины была сброшена на Хиросиму первая в мире атомная бомба. Остров Тиниан, откуда поднялся бомбардировщик, чтобы навсегда войти в мировую историю, расположен в трёх-четырёх милях от острова Сайпан, я бывал там, летал как-то туда, да знаю это и без экспертов.

Он буквально впился в меня сощуренными и жёсткими, почти безумными глазами:

— Так ответь мне теперь, пожалуйста, если только ты в состоянии это мне объяснить: каким же это образом, находясь в сознании Майкла Уоллоу и в кабине его «Сверхкрепости», после налета на Токио ты смог увидеть эту машину с надписью «Энола Гэй» на борту, поднимающейся с взлётной полосы не Тиниана, а острова И в о д з и м ы, и не в августе, а на несколько месяцев раньше, в а п р е л е 1945 года? Когда такой машины ещё и не было! Её не построили!

— Джеймс, я тоже много размышлял об этом… — Мне, даже на подпитии, не потребовалось и секунды, чтобы начать отвечать, я заговорил с каким-то даже внутренним облегчением, потому что в моём сознании тоже оставались некоторые неясности и нестыковки, и я не видел возможности их преодоления или устранения только собственными силами, без подкрепления архивными материалами. А загружать Акико или Джеймса поисками выходов в целях обеспечения моего внутреннего комфорта я не всегда отваживался. Я попросту не всегда чувствовал себя вправе делать это. — Знаешь ли, Джеймс, логически объяснить подобный парадокс я могу одним-единственным способом, хотя ты и задал мне два — да, — два вопроса. На первый из них ответ исключительно прост. Представь, что, двигаясь из этого времени в прошлое за… Так, десять лет нашего века плюс грубо пятьдесят пять двадцатого… На шестьдесят пять лет? Да, сдвигаясь назад, уже точно на шестьдесят пять лет, сейчас ведь осень, сентябрь… И проходя дату 6 августа, отделённую от, скажем, середины апреля 1945 года, — сколько же это получается? Отделённую всего лишь четырьмя месяцами от апреля, я, видишь ли, мысленно проскакиваю эти почти четыре месяца за считанные минуты или даже секунды. Какой-то градуировки в часах и минутах в моих внутренних часах нет, её не существует, она не нанесена, ты согласен? Ни дисплея там, ни табло, ни циферблата. Только уже из опыта в работе с самим собой возникает чувство времени в путешествиях во времени. Чем опыта больше, тем ощущение, что как-то уже, вроде бы, ты ориентируешься, приходит легче. Итак, я вижу этот исторический самолет «Энола Гэй», взлетающий в августе Бог весть с какого острова, мне не важно, Тиниан ли это, или какая-нибудь дыра ещё, а через пару минут в апреле сорок пятого веду самолет Майкла Уоллоу на посадку на тот же остров. Куда, на какой остров я сажаю его «Сверхкрепость» из полёта на бомбардировку Токио? Ответ очевиден: я в апреле летел на Иводзиму — я и сажаю самолет на Иводзиму. Откуда только что взлетела в августе «Энола Гэй» в таком случае? Ответ не менее очевиден: с то-го же ост-ро-ва — только с Иводзимы! Откуда же еще?! Ничего другого рядышком, близко, там в океане нет. Промежутки между островками Бонин в цепочке к северу до Йокосука в Японии, ты, конечно, должен помнить, Джеймс, там бывают более чем значительные… Далековато! Да это получается натуральный эффект киномонтажа: человек собрался спрыгнуть с небоскрёба — первый кадр. Вторая картинка: он угробился, лежит без движения размазанный по асфальту. Вывод, додуманный зрителем,