разбирает обгорелое свое богатство, отделяя почти нетронутое от безвозвратно погибшего, побуревшие листы от черных, печатные буквы от пепла. Участливые соседи разошлись по домам, и можно тихо плакать. Джон мог бы позвонить из больницы, но не звонит. И на другой день тоже.

XVIII

После дикой эскапады Пола от близнецов – ни слова. Фредерика день-два прислушивается к телефону, потом вспыхивает чем-то похожим на прежний ее гнев и едет в студию Десмонда Булла. Восхищается масками и недреманными коллажными глазами. Пьет стаканами красную «бычью кровь» и, смутная от вина, гнева и скипидарных паров, падает в Булловы объятья на лежащий тут же матрас. Булл в любви напорист и мощен. Паровой молот, думает она. Это сейчас и нужно: трах, бам, разбежались по делам. Она кусает его плечо, царапается, юлит и дразнит как безумная. Ее защищает Таблетка, теоретически они с Буллом сейчас на равных. Без взлетов, без откровений, без пристальной нежности. А впрочем, вполне неплохо: везде, где нужно, туго постукивает и сладко саднит, временами промелькивает живительное забвенье. После – ригатони, сочащиеся тягучим сыром и горячей томатной подливой, страстное обсуждение полосатых картин Патрика Херона. Возможно, это и есть равенство, думает Фредерика, заталкивая близнецов подальше в расселины памяти. А может, она просто ведет себя так, как вел бы мужчина? У нее горят искусанные губы, припухает кожа там, где его скула терлась о ее скулу. «Приметы утоленного желанья», – думает она и снова не произносит.

– Как там Джуд и его книга? – спрашивает Булл.

– Пока никак. Адвокаты время тянут…

Фредерика едет на север, одна, в раздражении: не знает, что делать с отпуском, не знает, что делать с жизнью. По Лео она скучает, но сознает с уколом совести, что без сына чувствует себя свободной. Куда, впрочем, эту свободу пристроить? Об Оттокарах решает не думать. Лето теплое, Фредерика часто сидит на лужайке за домом и то бродит взглядом по вересковой пустоши, то читает тексты для предстоящего семестра и книги на рецензию, которых немного: летом всегда затишье. Сейчас с ней Манн («Смерть в Венеции») и Элиот («Даниэль Деронда»).

Проходит день или два, прежде чем она понимает, насколько отец постарел. Он сделался глуховат, ступает опасливо, и даже в неизбывной его правоте проскальзывает подчас робость. Через два дня приезжает Дэниел проведать детей и немного перевести дух. Он тоже заметил, что Уилл изменился. Тем временем разворачивается драма, толком им непонятная: участники ее что-то скрывают, а дело в основном происходит в Лонг-Ройстоне и Калверли. Тут как-то замешан Маркус и его подруги Руфь и Жаклин. Фредерика время от времени видит их со своего шезлонга, иногда к ним примыкает Лук Люсгор-Павлинс. Идут куда-то, спорят, сердито размахивая руками или мрачно вперяясь в землю. Перехватив ее взгляд, тут же замолкают. Однажды она встречает у калитки Маркуса и Жаклин. Жаклин, каштановая, суровая, отчитывает Маркуса:

– …Ты должен! Ты прекрасно понимаешь, чтó это – это мерзость, подлость! И можешь вмешаться. Только ты и можешь. Ну что ты за рохля такой?

– Во-первых, это не мое дело… И я все равно ничего не изменю, только хуже будет…

– Но ведь это же ужас, Маркус!

– Возможно, возможно…

Тут они замечают Фредерику, разом каменеют и обрывают разговор. Она задумывается ненадолго, но вскоре возвращается в Маннову Венецию, где среди распада дышит живая прелесть.

Маркус с Жаклин приезжают во Фрейгарт на воскресный обед. Фредерика не может понять, «вместе» они или нет, и даже спрашивает Дэниела.

– Понятия не имею. Вроде то так, то эдак. Чему никто не рад, кстати.

Уинифред приготовила хороший обед: жаркое с салатом и малиновое суфле. Кофе пьют в саду. Вот кто-то идет со стороны дома. Странно, что не было звонка в дверь… А, это Руфь. С длинной косой бледных волос, в клетчатом голубом платье с беленьким воротничком она кажется совсем юной. Руфь подходит к Уинифред:

– Извините, что врываюсь вот так, без приглашения. Я пришла попрощаться. Я уезжаю, уволилась и уезжаю.

– Вот как… Мы будем скучать, Руфь, но главное, чтобы вы были счастливы. Куда вы едете?

– Ты же говорила, что пока подумаешь? – встревает Маркус.

– Подумала. Я думала, молилась и все поняла. А раз поняла, значит нечего время терять. Написала заявление, собралась и еду. Вот зашла попрощаться.

Руфь светло улыбается Уинифред, а на друзей не смотрит.

– Так куда же? – спрашивает Дэниел.

– Я приму обет, – говорит Руфь и поспешно поясняет: – Это не то, что раньше в монастырях, меня никуда не запрут. Дети радости устраивают небольшое поселение, называется «Радостные соседи». Я еду одной из первых. Им нужны медработники, значит я пригожусь.

Руфь все улыбается своей сдержанной, беленькой полуулыбкой.

Дэниел уступает ей стул, и она присаживается, упорно не глядя на друзей.

– Это прекрасная возможность, – говорит она сдержанным, чистым голоском. Складывает руки на коленях, смотрит вниз.

– Поселение – это Фаррар устраивает? – спрашивает Дэниел.

– Ну конечно. Община сперва будет в его доме рядом с Болтоном. Там отличное место, кругом природа, покой. Приход сельский, но мы будем принимать… гостей – людей в тяжелом положении – из промышленных городов. Будем выезжать туда и искать…

– Тебе же хорошо было в детском отделении, – не понимает Маркус.

– Да, но там смерть, отчаянье… Там ужасно, и я была привязана к одному месту. А так от меня будет больше пользы. Мы будем помогать больным, несчастным, потерянным, показывать, что есть другой путь. Друг другу будем помогать. Мы будем исцелять людей, понимаете? Гидеон может исцелять – я сама видела…

– А что за обет? – спрашивает Дэниел.

– Не такой, как раньше давали. Новый обет. Я его не могу здесь произносить, но он очень простой, там о верности общине, о постоянном бдении, о полном доверии…

– Ты с ума сошла! – взрывается наконец Жаклин. – Это немыслимо. Это просто опасно – то, что ты затеяла!

– Я знала, что ты не поймешь. Никакой опасности нет, есть исцеление. Спасение.

– У Фаррара обаяние, но он – опасный человек. Опасный! И ты это знаешь.

Руфь встает и бережно оправляет голубое платье:

– Я этого ждала. Ты не понимаешь и, боюсь, не поймешь. Но ты меня не собьешь и не расстроишь. Я поэтому и пришла, хотела сказать при всех, чтобы ты… чтобы ты все не усложнила. Ты просто не понимаешь.

– Я тоже не понимаю, – говорит Маркус.

– Ты тоже. Хотя я надеялась, что поймешь. Ты мог бы. Ладно, мне пора. Нет смысла мне все это выслушивать.

Руфь за руку прощается с мрачным Биллом, потом с печально улыбающейся Уинифред. Хочет поцеловать Жаклин, но та отворачивается. Целует Дэниела.

– Смотри там, Руфи, береги себя, – говорит он.

Руфь наклоняется к Маркусу, и тот хватает ее за руку:

– Руфи, не уходи.

Непонятно, что он хочет сказать: не уходи сейчас или не уходи к Гидеону. Руфь высвобождает