оставаться дома во время шествий, жить в протестантском окружении без какой-либо связи с церковными обычаями, но касаться догматических частностей строго запрещалось. Это было опасно внутри всех конфессий и сект (что вполне определенно относится также и к вольномыслию). Пример римлянина-стоика, который безо всякой веры в мифологию благочестиво наблюдает за сакральными формами, находит себе пару в таких людях эпохи Просвещения, как Лессинг и Гёте, которые, не исполняя церковных обрядов, тем не менее никогда не сомневались в «фундаментальных истинах веры».

12

Если мы вернемся от принявшего образное выражение ощущения природы к ставшему системой познанию природы, то увидим, что Бог или боги являются источником тех построений, с помощью которых дух зрелых культур пытается понятийно овладеть окружающим миром. Гёте заметил как-то Римеру: «Рассудку столько же лет, сколько и миру, рассудок есть и у ребенка; однако не во все эпохи он применяется одним и тем же образом и к одним и тем же предметам. Прежние столетия обретали идеи в созерцаниях фантазии; наше же сводит их в понятия. Великие жизненные прозрения приводились тогда к образам, к богам; сегодня их переводят в понятия. Там была большая творческая мощь, сегодня же больше мощь разрушения или искусство анализа»{165}. Истовая религиозность ньютоновской механики[376] и современная динамика, сформулированная почти совершенно атеистически, несут на себе одну и ту же окраску и позицию, а также исходят из отрицания одного и того же прачувства. Физическая система неизбежно содержит все особенности той души, к миру форм которой она относится. С динамикой и аналитической геометрией неразрывно связан деизм барокко. Три его основополагающих принципа: Бог, свобода и бессмертие – это в переводе на язык механики принцип инерции (Галилей), принцип наименьшего действия (Д’Аламбер) и принцип сохранения энергии (Ю. Р. Майер).

То, что мы ныне называем в самой общей форме физикой, на самом деле представляет собой произведение искусства барокко. Теперь уж не будет казаться парадоксом, если я, исходя из основанного Виньолой в архитектуре иезуитского стиля, назову иезуитским стилем в физике прежде всего тот способ представления, который основывается на допущении действующих на расстоянии сил, а также абсолютно чуждых наивно-античному созерцанию дальнодействия, притяжения и отталкивания, точно так же, как, на мой взгляд, иезуитский стиль в математике представлен исчислением бесконечно малых, которое как раз тогда же возникло лишь на Западе, где оно только и могло возникнуть. В рамках этого стиля «верной» оказывается та рабочая гипотеза, которая углубляет технику экспериментирования. Как для Лойолы, так и для Ньютона речь идет не о простом отражении природы, но о методе.

По внутренней форме западной физике присущ догматизм, а не культовость. Ее содержание – это догмат о силе, идентичной с пространствами, с отстоянием, учение о механическом поступке, а не о механической позиции во Вселенной. В соответствии с этим она направлена на последовательное преодоление зрительной кажимости. Исходя из еще весьма «античного» подразделения на физику глаза (оптика), уха (акустика) и осязания (учение о теплоте), она постепенно совершенно исключила чувственные восприятия и заменила их системой абстрактных отношений, так что, например, излучаемая теплота вследствие представлений о динамическом движении эфира рассматривается теперь в оптике, оптика же не имеет никакого отношения к глазу.

«Сила» – это мифическая величина, которая вовсе не обязана своим возникновением научному опыту, но, напротив, заранее предопределяет его структуру. Только в представлениях о природе фаустовского человека вместо магнита может быть магнетизм, в силовом поле которого лежит кусок железа, вместо светящегося тела – лучистая энергия, а далее еще такие персонификации, как электричество «как таковое», температура «как таковая», радиоактивность «как таковая»[377].

Что эта сила или энергия представляет собой лишь закосневший до понятия питеп и нисколько не является результатом научного опыта, удостоверяется тем зачастую упускаемым из виду фактом, что основополагающий принцип динамики, известное первое начало механической теории теплоты, вообще ничего не говорит о сущности энергии. То, что им провозглашается «сохранение энергии», – на самом деле ложное, однако весьма характерное с точки зрения психологии выражение. Экспериментальным измерением, по самой его природе, может быть установлено только число, которое было названо (также очень показательно) работой. Однако динамический стиль нашего мышления требовал, чтобы мы поняли его как разницу энергий, несмотря на то что абсолютная величина энергии – это только образ, который никак не может быть передан определенным числом. Так что, как принято выражаться, аддитивная константа остается всякий раз неопределенной, т. е. мы пытаемся зафиксировать постигаемый внутренним взором образ энергии, хотя научная практика не принимает в этом никакого участия.

Из такого происхождения понятия силы следует, что оно столь же мало поддается определению, как также отсутствующие в античных языках праслова «воля» и «пространство». Всегда остается ощутимый и зримый остаток, превращающий всякое личное определение в едва не религиозное исповедание его автора. У каждого естествоиспытателя барокко имелось здесь внутреннее переживание, которое он облекал в слова. Можно вспомнить Гёте, который бы не смог, да и не пожелал бы определить свое понятие мировой силы, однако нисколько в ней не сомневался. Кант назвал силу явлением сущего самого по себе: «Субстанцию в пространстве, тело, мы познаем только посредством сил». Лаплас назвал ее неизвестным, познаваемым нами только по действиям; Ньютон задумывался о нематериальных дальнодействующих силах. Лейбниц говорил о vis viva [живой силе (лат.)] как о количестве, которое образует вместе с материей единство монады. Декарт помышлял о том, чтобы принципиально отделить движение от движимого, так же мало, как и отдельные мыслители XVIII в. (Лагранж). Наряду с potentia, impetus, virtus уже в готическую эпоху мы встречаем такие попытки косвенного описания, как conatus и nisus, где, очевидно, сила не отделена от запускающей ее причины. Вполне можно различать католическое, протестантское и атеистическое понятие силы. В уме Спинозы как еврея, т. е. человека, душевно принадлежавшего к магической культуре, фаустовское понятие силы вообще не укладывалось. В его системе оно отсутствует[378]. И поразительным свидетельством потайной мощи прапонятий является то, что г. Герц, единственный еврей среди великих физиков недавнего прошлого, был также и единственным, сделавшим попытку разрешить дилемму механики с помощью исключения понятия силы.

Догмат о силе – вот единственная тема фаустовской физики. То, что под названием статики было пронесено через все системы и столетия в качестве части естествознания, – это фикция. Дело с «современной статикой» обстоит не иначе, нежели с «арифметикой» и «геометрией», буквально учениями о числах и измерениях, которые также, если мы вообще будем продолжать связывать со словами их изначальный смысл, представляют собой внутри современного анализа пустые имена, литературные обломки античных