в общественном разделении труда, в особенностях тех средств производства, которыми они обладают. Особенно неудобным и для любой системы, и для её господствующих слоёв (классов) группами являются крестьянство и интеллектуалы. Казалось бы, что общего между ними? Общее, как это ни парадоксально, есть, и немалое. В обоих случаях имеет место то, что Маркс называл сращённостью, нерасчленённым единством работника с его природными средствами производства: у крестьянина это земля, у интеллектуала это его интеллектуальные навыки – наработанные технологии мышления, профессиональная и общая эрудиция.

Крестьянское хозяйство – это единица одновременно производства и потребления; крестьянин как земледелец сращён с природными факторами своего производства, именно поэтому генезис капитализма потребовал разрыва этой сращённости, и разрыв этот мог быть только насильственным. Первоначальное накопление капитала, которое, не являясь капиталистическим, предшествует ему в качестве condition sine qua non, и было решением этой задачи главным образом в виде огораживаний (классика – Англия, XVI–XVII вв.). Важно, что земледельческое хозяйство появляется до возникновения социально-антагонистических (классовых в широком смысле термина) отношений и соответствующих им групп (классов). Последние наслаиваются на земледельческое хозяйство, а не предшествуют ему как капитализм по отношению к индустриальному производству и пролетариату с его типом производственной деятельности. Что ещё важнее, у крестьян есть своя социальная организация – общинная в различных формах. И она тоже предшествует классовому обществу, коренится в доклассовом прошлом. Социальная организация антагонистического типа, будь то в «азиатских», античных или феодальных формах, наслаивается на неё и ни в коем случае не уничтожает. Уничтожает общину и – внимание – крестьянство как таковое только капитализм, развитие которого предполагает раскрестьянивание и превращение аграрного общества в посткрестьянское, главными фигурами которого становятся безземельные арендаторы и батраки, т. е. сельские пролетарии, не имеющие ни собственности, ни своей особой, имманентной их типу деятельности организации.

Общинная структура – готовый организационный каркас сопротивления, и неудивительны, например, попытки П.А. Столыпина посредством аграрной реформы покончить с общиной сразу же после революции 1905–1907 гг., когда в деревне именно община стала организатором новой пугачёвщины. До революции не только социалисты, левые были сторонниками сохранения общины, но и консерваторы. События 1905–1907 гг., особенно 1906 г., в деревне убедили даже их: с общиной нужно кончать по классовым соображениям.

Крестьянскую общину скрепляют общиннокрестьянские, т. е. народные ценности, которые выработаны определённым типом присвоения природных факторов (труд) и отношений между людьми в процессе этого присвоения. Эти ценности господствующие группы ни в одном доинду-стриальном, «докапиталистическом» обществе не смогли сколько-нибудь эффективно подчинить или вытеснить. В Западной Европе это произошло с генезисом капитализма в XVI–XVIII вв. путём навязывания классовых ценностей этих групп в виде общенациональных. В «докапиталистических» обществах крестьянин довольно эффективно сопротивлялся навязываемым сверху ценностям. Способы самые разнообразные: селекция (в деревнях Северной Индии низшие касты почитают лишь половину из 90 божеств, признаваемых брахманами), профанация (народный католицизм в Европе и Латинской Америке), локализация и синкретизация (культ вуду на Гаити), создание своих ценностей и своих культурных героев (Робин Гуд в Англии, Рьянгомбе – «потрошитель коров» у земледельцев-хуту, которые платили дань скотоводам-тутси в Восточной Африке). Таким образом, социально-пространственная и производственная изоляция крестьянства дополняется культурно-символической.

В ином положении находится пролетариат: рабочий исходно отделён от средств производства и заинтересован в том, чтобы его «взяли в эксплуатацию»; крестьянин как бы откупается, у него всё своё, только не надо путать крестьянина с арендатором или батраком, это – другое. В класс пролетарии оформляются позже, чем их контрагент буржуазия, и, что особенно важно, под воздействием последней. При этом буржуазии, как правило (и чем более развита в промышленном отношении страна, тем в большей степени), удаётся навязать рабочему классу свои ценности в той или иной форме и интегрировать в систему. Рабочий не находится в единстве со своими средствами производства, он отчуждён от них, они не принадлежат ему, а внеположены ему в качестве собственности капиталиста, т. е. в качестве капитала – овеществлённого труда, реализующего себя в качестве самовозрастающей стоимости в процессе эксплуатации. Последняя внешне выступает как добровольный обмен рабочей силы работника на овеществлённый труд.

Полагая, что пролетариат – самый революционный класс, могильщик капитализма, Маркс, Энгельс, да и другие допустили ошибку, отождествив пролетариат с «опасными классами» Западной Европы конца XVIII – первой половины XIX в., красочно описанными в романах Эжена Сю. Эти классы на самом деле пролетариатом не были, они стали им во второй половине XIX в., после революции 1848 г. в ходе и в результате интеграции в капиталистическую систему, превратившись из «опасных» в «трудящиеся классы». Значительную роль в этом сыграл национализм, движения типа синдикализма и лейборизма и «государственный социализм» в духе Бисмарка и Наполеона III.

Показательно, что так называемые социалистические революции XX в., сформировавшие общества системного антикапитализма, произошли не в промышленно развитых, а в аграрно-промышленных («слабые звенья», а не «сильные») или просто аграрных странах. Как тут не вспомнить Б. Мура-младшего с его знаменитой фразой о том, что революции рождаются не из победного крика восходящих классов, а из предсмертного рёва классов, над которыми вот-вот сомкнутся волны прогресса (буржуазного). История показывает, что сплочённость и способность к активным социальным действиям демонстрируют далеко не все отряды рабочего класса, а лишь те, которые, подобно крестьянству, обладают относительной «социопространственной и производственной изоляцией» (Дж. Скотт): шахтёры, лесорубы, докеры. Не случайно также наибольшее развитие коммунистическое движение в Западной Европе получило в странах с сильными докапиталистическими, доиндустриальными традициями (Франция, Италия).

Интеллектуалы, в отличие от крестьянства, ни многочисленностью, ни сплочённостью не отличаются. Впрочем, во-первых, в силу специфики трудовой деятельности много их и не надо; во-вторых, объект их воздействия – не столько им же подобные (хотя и они тоже), сколько более или менее организованная масса людей, на которую они воздействуют либо в интересах верхушки (системы), либо в своих интересах, стремясь занять место верхов, т. е. реализуя функцию контрэлиты. Самое главное, однако, заключается в том, что как и крестьяне, но в отличие от представителей рабочего класса, интеллектуалы сращены, физико-биологически едины со своими средствами производства: они одновременно субъект особого производства, его средство и в значительной степени (в той, в которой они совершенствуются в процессе труда) и его продукт. Как и земледельческая деятельность крестьянина, интеллектуальная деятельность возникла и развивалась задолго до возникновения социально-антагонистических и тем более классовых (капиталистических) отношений. Научно-технический прогресс и научно-техническая революция превращают меньшую часть интеллектуалов в сегмент господствующего класса, большую – в наёмных работников умственного труда, вступающих в антагонистические отношения с «хозяевами системы». Впрочем, относительно привилегированное положение интеллектуалов обусловливает их большую готовность к социальным компромиссам с господствующим классом, чаще подталкивая к выбору в качестве средства вертикальной мобильности индивидуальной карьеры, чем участия в коллективном протесте (не случайно