Шрифт:
Закладка:
В течение пятнадцати минут сели все, и лихорадочно работающие матросы начали оттаскивать разнотипные самолеты к носовым подъемникам, стремясь освободить больше места для тех, кто прибудет следующими. Эфир затих, и горизонт тоже очистился, не проецируя более никаких теней. Все ждали, напряженно всматриваясь вперед, куда по-прежнему стремилась эскадра.
Прошло еще пятнадцать минут. За это время на «Формидебл» сел лишь одиночный «корсар». Rebound landing, то, что «русски»[193] называют «дать козла». Это был последний везунчик.
Вопреки классической традиции, старшие офицеры вернувшихся из вылета эскадрилий не были вызваны на мостик с докладом – наоборот, командир авиагруппы «Формидебла» сам спустился вниз и в растерянности остановился перед небольшой компанией стоящих плечом к плечу офицеров. Среди серых от усталости лиц он заметил только одно из принадлежавших к аристократии авианосца – командиров истребительных эскадрилий и лидеров звеньев из самых опытных офицеров.
– Периман… – Голос его прервался. – Где твои люди? Где все?..
Ответ майора, с трудом, казалось, держащегося на ногах, был таким же лишенным интонаций, как и его лицо:
– Спрашивай. Отвечу, если что знаю.
Летчик глядел в пространство, застыв лицом, как избитый боксер.
– Рэндалл?
– В рундуке Дэви Джонса[194].
– Что? А Пэйдж?
– Спекся[195]. – Голос майора приобрел меланхоличный оттенок, что на фоне прежней бесцветности было большим прогрессом.
– Лейтенанты? Дэррил Алленби?
– Лишился места в кают-компании[196]. Я сам видел.
– Уотсон?
– Бролли-хоп[197]. Не повезло парню.
– Кромвелл, Пилкингтон, Фелпс, кто-нибудь?
– Все ушли на закат[198]. Видел, как Джилмор в конце пытался приводниться. Стал землевладельцем[199].
– Дьявол… Черт его… Бедные ребята. Кто-нибудь еще?
– Фитцпатрик. Видел, как он падал. Джерри кончили его в конце концов.
– Они не джерри, Аллан! – Голос сорвался на крик. – Это не джерри! Это чертовы Иваны!!! Как это могло быть?!
– Я не знаю, как это могло быть. Поверь мне, мы сделали все возможное. – Интонации выжившего снова стали ровными и спокойными. – Но от моей эскадрильи осталось три человека. Три. Среди них я, старый пес. И я не знаю, кто еще из моих ребят плавает в пробковом жилете, дожидаясь помощи, которая не придет. Ты видел нас в деле… Какой была эскадрилья, что мы могли… Нас разорвали на части. – Он с болью посмотрел в лицо командиру своей авиагруппы. – Они просто оказались лучше, вот и всё. Как на «Индефатигебле», кто там уцелел? Я видел несколько «сифайров», отходили с боем…
– Не знаю пока. Надо запросить их. Латунные шляпы[200] пока нами даже не поинтересовались.
– Может, ждут, что еще кто-то сядет?
– Я тоже жду…
Они, не сговариваясь, посмотрели в сторону севера, куда продолжали идти оба корабля.
– А ведь это всё… – вдруг произнес командир. – Русские прорвались, и второй волны не будет, ее уже незачем поднимать. И второго Ян-Майена не будет тоже…
– Надо разворачиваться и уходить.
– Да, и послать пару эсминцев в тот район…
– Адмирал не позволит. Да и смысла особого уже нет.
– Верно…
Оба помолчали. Остальные летчики, издалека прислушивающиеся к разговору, никак не проявили свое отношение к происходящему. Да и вообще близкий разговор с командиром не был обычной нормой для британцев, особенно из самой метрополии. В таком духе их воспитывали годами.
Советских людей тоже воспитывали, но война у них была несколько иная, чем у англичан, американцев или немцев. Больше всего советский стиль ведения войны напоминал японский. Жизнь человека не стоила почти ничего. Огорчение генералов по поводу гибели солдат было вполне искренним, но в первую очередь из-за того, что теперь нужно перевозить, вооружать и обучать новых. Редкие исключения были любимы солдатами, но большинству было все равно. Генералы и маршалы не должны думать о солдатах как о таких же людях, какими являются все остальные люди на земле. Иначе они не смогут победить…
К середине дня двадцать пятого ноября погода над Европой оставалась все такой же беспросветно мрачной, и авиация была прикована к земле. Самоходные орудия майора Китаева начали движение только в час дня, когда вернулась конная разведка дивизии.
Гнедой конь гарцевал под веселым скуластым парнишкой лет девятнадцати, который поигрывал ножнами шашки, разглядывая остатки полка.
– Эй! Пластун! Ходь сюды!
Командир второй батареи высунулся из верхнего люка почти по пояс, цепко держась руками «на крокодиле» и балансируя на раскачивающемся краю. Разведчик толкнул коня пятками, и тот в два удара копыт поравнялся с его машиной. Красивая коняшка. И к лязгу привычная. «Купыли хлопцу коныка…»
– Чего надо?
На парне распахнулся как бы невзначай незастегнутый кожух, блеснув из нутра серебром и эмалью.
– Курить будешь?
Борис оперся задницей на кромку люка и одной рукой вытащил из нагрудного кармана початую пачку «Мотора», метнул коннику. Тот, дернув коня вбок, ловко поймал ее в воздухе. Сам Борис накурился, пока ждали приказ, да и не будешь же курить в люке боевой машины. Муса висел совсем рядом, вцепившись в скобу обеими сцепленными в «замок» руками, нагруженный подсумками, запасными дисками к автомату, ножами, флягами – все это хозяйство бренькало о броню, перекликаясь с таким же хозяйством остальных десантников.
Разведчик издал призывный свист, помахал в воздухе пачкой. Комбат ответил ему понятным всем курильщикам жестом: оставь себе. Командир батареи… Из себя и Леньки. Курево почему-то продолжали присылать на убитых, что-то там нашалили в ведомости, и его оказалось куда больше, чем ртов. Да и папиросы были хреновые.
Полк прошел по разбитой вусмерть дороге километров пять, когда к ней примкнула еще одна – прямо перед остатками сгоревшего домика, обозначающего переезд через ведущую из ниоткуда в никуда железнодорожную ветку. Тронутая ржавчиной колея уходила в даль светлую, никому не нужная, поскольку на одном ее конце сидели наши, на другом «не наши», а посередине кто только не лежал.
По примкнувшей дороге продвигалась немаленькая колонна советских танков, изредка разбавленных самоходными «браунингами» со страшновато выглядящей батареей из четырех тонких зенитных стволов. Немало брони, а он вообще-то думал, что почти никого и не осталось. Столько горелых видел за это время, столько побитых… Вроде бы всего одна танковая армия на фронте была, и ее за первые дни съели…
Самоходка командира полка остановилась перед трехрогим перекрестком. За ней, держа дистанцию, встали остальные четыре машины. Танки ходко грохотали мимо, выбрасывая густой дизельный дым, тоже облепленные десантом. Очень хорошо. Сплошь «тридцатьчетверки», железная кавалерия. На борту одной он увидел надпись: «Памяти Героя Советского Союза гв. капитана Колесина». На следующей за ней полустертое «На Берлин!» было жирно зачеркнуто и поверх размашисто написано «На Брюссель!». Веселая часть.
