по Родине! — девушку. А если бы он не дал ответа, я сделал бы так, что вся его «карьера», его золотая пыль была бы кончена для него, ибо такая важная особа не выдерживает самого «пустяка»: личного оскорбления. Никакие последствия меня не остановили бы, я-то себя знаю: и знаю, что есть в той стране, где это могло случиться, законность и живо _п_р_а_в_о. Я, юрист, выиграл бы свой собственный процесс, — если бы дошло дело до процесса, — и «карьера» была бы припечатана еще раз, и газеты целого света были бы рады «приятному и доходному скандалу». Еще бы… участники-то — некоторого внимания-то стоят? Хотя бы — дипломатического и… литературного. Была бы ты вмешана..? Но «имя» твое было бы укрыто, — дело не в имени, — оно для нас, русских, — дело борьбы за правду нашу, за последнее у нас оставшееся, нашу честь, за _п_р_а_в_о. Вот, пока, до следующего письма о «повести». — Нет, ты не обижай меня: я послал тебе духи — для тебя, живой Оли… я люблю тебя. Оля, открой и дыши ими. Я посылаю _ж_и_в_о_й. Целую _м_о_ю_ Олю. И как во мне му-у-утно!

Твой Ив. Шмелев

Сейчас посылаю прянички (на твою елочку — тебе!). Угости своих. Бретонские «крепы» — надо подсушить, если отволгли, — они чудесны, _р_о_с_с_ы_п_ь!

Помни: будешь есть прянички — не съешь меня, — до того они _м_о_и!

Посылаются еше раз «Пути Небесные», чтобы ты, если зачитали, — прочла с полным вниманием!!!!

Одновременно посылаю 10 свечек на елку. Непременно зажги, голубка! Хоть на Крещение. Красных свечек всего в Париже 16 шт. Мне дали «из любви», в соборе.

Свечи и прянички на елку не тебе, а 10-летке Оле, _м_о_е_й, _о_с_о_б_о_й — Оле.

После всего — я тебе _с_к_а_ж_у_ вывод мой… уже о тебе. Сегодня я не мог спать. Все очень важно.

126

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

10.1.42 1 ч. дня

О-льга, Олёль моя, яркая моя звездочка, святая, светлика милая, чудо мое дивное, чистая моя, рождественская снежка моя… бриллиант льдистый-огненный, нежка, дорогулька..! Какое же нетленное, _в_е_ч_н_о_е_ твое приветствие-ласка мне к Рождеству! Господи, до чего ты необычайна сердцем, вся ласка, вся льнушка, вся любовь высокая-светлая, дива моя, Олюля… дар бесценный, неповторимый… — кто мне такое писал?! Я много видел любви и нежности, но Ты — ни с кем не сравнима, несравненна! Каждый твой вздох, каждое биенье сердца я слышал в этих словах огня-любви и молитвы, и грусти светлой, и нежности нездешней… ангелика пресветлая, вне-земная! О, как я чту тебя, бедная моя, столько страдавшая, так боровшаяся с темным в человеке — и в тебе, снежинка! — столько пролившая слез неоценимых, столько принявшая в сердце, в душу, — о, достойная папочки Святого Твоего! Люблю, — не могу сказать, как… чту, молюсь на тебя, ножки твои целую, ластонька, киночка, жавороночка моя небесная! Что со мной было, когда читал, и еще, еще… _в_и_д_е_л_ твои глаза, пречистая моя, Женщина… Девочка, Дева, Девуля… Олюля, Олюлька, Ольгуна…

8. I в 1 ч. дня принесли мне твое дыханье, — три твои поцелуя, снежинка… чистые, снежные, тонкого живого фарфора — колокольчики… — о, какие же _ж_и_в_ы_е… гиацинты! Все твое — _ж_и_з_н_ь_ю_ полной цветет-поет! Все! Эти буйные мотыльки… розы крылатые… розо-сомончики… — с 13 дек… _п_о_ю_т_ для меня молитву-песню… я их целую всегда, сколько раз в день прибегу в холодную комнату — в ней 5 градусов! — и это я нарочно, окна открываю, чтобы они жили, твои живые поцелуи, крылатые. Я их опрыскиваю тончайшей водяной пылью. И нежная, как твое дыханье, пышная-пышная белая сирень, — все цветет! Ее крестики опадают, я их целую, я их вдыхаю, над ними стою задумчиво… — в них — ты, моя бледнушка, моя хрупка, моя атласная… как их крылёнки… Ну, все живет, все поет мне, и эти _т_р_и_ — эти — живой фарфор, это — все ты, вся ты — душистая, нежная, снежная, льдистая и… огненная какая! Вся богатая твоя природа, твоя душа… — для меня — цветенье, ликованье, порыв, метанье, игра и свет. От них, таких нежных, я слышу сердцем: «это Она… мы от _н_е_е_ к тебе… мы — твои, мы — цветы Рождества Христова, привет и радость. Ну, поцелуй же нас, приласкай… и в нас поцелуешь нашу Олю, приласкаешь далекую свою…» И я целую. Это же твой сад-цветник у меня, — и как все сильно, свеже, как все живет тобой — тобой, только. Оля, Ольгуля… нет слов сердце мое открыть тебе… — там и слезы, и ликованье, и… томленье. Я целую их — тебя, милый Олёль, целую — глазами, ресницами, губами, сердцем… шепчу им — твоим — лю-блю. Здравствуй, моя Олёль, здравствуй, дета, снежная… какой же обвила лаской… о, дивная! Сердце мое исходит по тебе.

Эти дни я не принадлежу себе, но я весь с тобой. Мне пришлось два раза отлучаться от самого себя… — меня тревожат по делам интимным, у меня требуют совета, душевного укрепления, мне сообщают заветные тайны, меня хотят видеть, умирая… Странное творится… Меня замотали эти дни, как нарочно. Молил один, тяжко больной529, — когда-то городской голова одного из крымских городов, просил поддержать морально любимую его девочку… замужнюю, — ей 35 л., у нее сын 17 л., — по его мнению, несчастную в браке. Доверил «тайну». Я обещал. Я утешал. Мы расстались с ним бодро. Другой, генерал, бывший военный агент России530, еще до войны, — ему — вторая операция. Он не хочет умереть, «не пожав мне руки… за _в_с_е_… за _в_с_е_…» Я должен был ехать за Париж, я не мог отказать ему, он много, очень много сделал для военных-белых. Основал казачий музей… Мы виделись… и он был радостен, и — кажется — мы будем друзьями. В день нашего Рождества я должен был быть на «меценатском» завтраке в ресторане «Москва». Там я невольно стал центром, и пришлось говорить, говорить… — но я все же и завтракал, — и чудесно! — были останки писательства, искусства… — и сколько же моих _в_е_р_н_ы_х! Не ждал, — я полагал, что _м_о_е_ идет в гущу русскую-эмигрантскую… а тут видишь, что захвачены… _в_с_е… — вплоть до… левых в искусстве, до бывших снобов, эстетов, символистов! И можешь себе вообразить, что мои «простые», моя «нянька»531, мой «Горкин»… — близки _э_т_и_м. Вот не думал-то! И молодые, и старики… захвачены… «философией _ч_е_л_о_в_е_к_а, — Дари и Вагаева»! ждут «дальше»… Ждут… я не сказал им, что я пишу, что я слушаю твой голос… что я _ж_и_в_у_ тобой в моей работе, в моей жизни. Что я давно принял в сердце твой