Шрифт:
Закладка:
Подворачивая нижнюю губу, с силой ее закусываю. Натужно тяну ноздрями кислород. Так же медленно выдыхаю.
– Не совсем, – выравнивая тон, исключаю любые колебания. Из-за этого звучу несколько сухо, но иначе не получается. – Есть зацепки, где Он может скрываться. Проверяю.
Остановившись перед светофором, бью по поворотнику. Какое-то время слушаю лишь это размеренное тиканье, ведь отец молчит. Прижимая пальцы к губам, неторопливо по ним постукиваю. Спокойно наблюдаю за тем, как пешеходы рассекают темноту.
Картинки тюремной камеры и заключенного в ней отца, которые рисует мозг, уже не вызывают того ужаса, который я испытывал два года назад. Не знаю точно, в чем спасение: вырос ли я за это время, или приспособилась лишь моя психика. Уверен в одном: глухая боль в недрах души, которая вынужденно накинула дополнительные шкуры, не уляжется, пока отец не выйдет на свободу.
– Маме ни слова, – напоминает отец, когда уже сворачиваю с проспекта.
– Обижаешь.
Этого достаточно, чтобы закрыть тему.
– Как она? – спрашивает папа.
И мы оба делаем вид, что на этом вопросе голос отца не дрогнул.
– Держится, – хриплю я.
Никогда не рассказываю, что от того количества слез, которое мне приходится принимать, я будто бы просолился. Естественно, что ожесточился. Как еще мне справляться с этим объемом боли? Лекарство найти не так просто.
– А мальчики? – голос отца окончательно падает. – Как они?
– Порядок, пап.
– Ты контролируешь, чтобы нигде не встряли? Разговариваешь?
Моим младшим братьям – Илье, Егору и Богдану – шестнадцать, четырнадцать и семь. За старших отец тревожится сильнее всего. Причина по большей части во мне – разнес ведь в свое время отцу всю нервную систему. Насмешка судьбы, что теперь мне самому приходится выступать в качестве мудрого, беспристрастного и порой жесткого наставника.
– Конечно, пап. Я помню, что говорить, – шучу, чтобы сбавить напряжение. И ту проклятую горечь – за себя и братьев, лишившихся отца, что порой ощущается всепоглощающей. – Может, и казалось, что ни хера до моей тупой башки не доходит, но на самом деле отложилось многое.
Папа тихо смеется.
Казалось бы, короткий и простой звук, но я успеваю уловить в нем довольство. Это вызывает дрожь, которую я так долго сдерживал.
– Тупым ты точно никогда не был, Ян. Я горжусь тобой, сын. Силы, которые я вложил в твое воспитание, не были потрачены напрасно. В сложное время ты стал опорой для нас всех.
В солнечном сплетении что-то яро сжимается и пытается вытолкнуть из моей груди какие-то хлипкие чувства. Я моргаю и несколько раз вдыхаю через рот, но странный отрывистый и будто бы влажный звук все же покидает мое нутро.
– Ты сам как, пап? Все есть? Может, нужно что-то? – толкаю торопливо, чтобы заполнить звенящую тишину и быстрее выровнять дыхание.
– Все есть, – заверяет отец. И снова тянет разговор на мою проблемную личину. – Гоняешь?
Сжимаю губы, раздувая щеки, прежде чем вытолкнуть из себя излишки воздуха. По ходу дела пробиваю взглядом по зеркалам и перестраиваюсь, чтобы повернуть к стадиону.
– Иногда, – отвечаю честно.
Знаю ведь, что ему все равно доносят. Этот контроль уже давно не бесит. В какой-то, сука, момент я наконец-то догнал, что так проявляется не деспотизм, а забота.
– Завязывай, – просит папа сдержанно.
– Пока не получается.
Заезжаю на паркинг.
– С деньгами что?
Едва мне исполнилось восемнадцать, удалось получить доступ к личному счету. До этого мама снимала какую-то сумму в ограниченном режиме, но в целом не бедствовали ни дня. Сейчас же вообще полный фарш, потому что отец не скупился и, как оказалось, предусмотрел в своей жизни многое. Однако вопрос о финансах с его стороны звучит при каждом разговоре.
– Хватает, пап.
– Учеба как?
– Да пока непонятно. Вроде как норм.
– Скажи мне только… – после этого вступления следует хорошо знакомая пауза, в промежутке которой у меня на автомате стынет дыхание и каменеют мышцы живота. – Ты поступил на экономфакультет из-за этой девочки?
– Нет, – выдыхаю спешно. Что означает лишь одно – лгу. Зная, что отец это поймет, неохотно исправляюсь: – Не только из-за нее. Здесь крутая сборная. Я уже в основном составе. Летом выпустились самые сильные игроки, и тренер подыскал замену среди выпускников школ. Мне одному из первых поступило предложение.
– Да, я в курсе. Хотел выяснить главную причину.
Смеюсь, натягивая на лицо маску ветреной беззаботности, будто отец способен ее увидеть.
– Футбол, конечно.
– Хорошо, – все, что отвечает папа.
Прощаемся, и я отключаюсь. Но еще какое-то время сижу неподвижно, будто оглушенный. Пока мышцы живота, наконец, не сокращаются и не расслабляются. За грудиной что-то тянет, словно выскочившая из общей системы спица. Она и упирается иглой в сердце. Не позволяя дышать на полный раскат легких, на каждом подъеме диафрагмы дико колет.
– Сука… – испускаю вместе со вздохом.
Хватаю с приборной панели сигареты, покидаю салон.
Фильтр между губ. Блок бэхи через плечо. Искры из зажигалки. Затягиваюсь на ходу.
Дискач в самом разгаре. Народа немерено – яблоку негде упасть. Подсвеченную стробоскопами темноту разрывает ритмичная попсня. Сердце принимается качать кровь быстрее. Настроение уверенно идет на подъем.
«Ок», – одобряю мысленно.
У меня ведь в самом деле все вполне себе нихуево. Сейчас еще кого-то подсниму – раскачаем в тачке подвеску. Жить можно. Терпимо.
Развеселая толпа танцующих девок пронзительно визжит, когда я мимо прохожу. Ухмыляюсь, не вынимая сигареты изо рта. Подмигиваю той, которая осмеливается первой помахать.
– Здоров, – приветствую Самсонова.
– Привет-привет, Нечай.
– Че тут?
– Да ниче, – выдает он, пожимая плечами. – Наших много, видел?
Я затягиваюсь и, опуская сигарету вниз, мотаю головой.
– Тебя девчонка искала.
Понимаю, что Ю тут не может быть, но надежда все равно вспыхивает прежде, чем я успеваю загасить ее реализмом. Прошивает грудь молнией. Пару секунд кажется, что плоть вспорота.
На свободной руке натягиваются вены и жилы – это я сгребаю пальцы в кулак. Притормаживая мотор, медленно выдыхаю плотную струю никотина.
– Да не Филатова. Не будь так очевиден.
Тряхнув головой, с