Не оборачиваясь, он сказал:

– Да, десять-двенадцать человек. Их ведёт папаша Бранше. Пропустим их и пойдём вслед. Можем пока присесть.

Побеги ежевики и опавшая кора зашуршали под нашим весом; мы неподвижно слушали, как ветер шумит в верхушках деревьев.

– Долго ещё? – прошептал Морис.

Раймон сделал неопределённый жест.

– Если идти прямо, то мигом дойдём, но я проведу вас в обход поляны.

Мы снова пускаемся в путь и уже больше не останавливаемся. Мне кажется, что песок на тропе стал мельче, он образует невысокие холмики. Тропинка усыпана сосновыми иголками, и я снова и снова поскальзываюсь на своих мокрых подошвах.

Сколько уже прошло времени, две минуты или три часа? Невозможно понять, я потерял всякое представление о времени. Лес перед нами редеет, деревья расступаются и образуют проход, залитый бледным лунным светом. Жестом Раймон показывает нам всем подойти.

– Видите вон тот проход? Дальше пойдёте по нему, там метров двести, не больше. Уткнётесь в овраг. Будьте осторожны, он довольно глубокий, и на дне вода. Переберётесь через него и окажетесь у фермы – туда можно войти, даже если не будет света, хозяин в курсе. На ночь можете устроиться там на соломе, будет тепло.

Морис говорит:

– То есть… там уже свободная зона?

Раймон поворачивается к нему и тихонько смеётся.

– Свободная зона? Так мы уже в ней!

Моим первым чувством было непонимание. Мы перешли через линию, а я этого даже не заметил! Это было нашей целью, целью всего путешествия, все только о ней и говорили, об этой линии на краю света, и вот я без малейшего труда, ничего не заметив, пересёк эту нарисованную карандашом черту, которая рассекала карту Франции на две части – папа показывал нам её в один из вечеров.

Эта линия! Да я воображал, что это стена, утыканная сторожевыми будками, пушками, пулемётами, увитая колючей проволокой, с патрулями, рыскающими в ночи, с огромными лучами прожекторов, обшаривающих каждую травинку. На сторожевых вышках похожие на коршунов офицеры глядят в бинокли, стекла которых скрывают их свирепые глаза. И что вместо этого? Ничего, абсолютно ничего. Ни единого мгновения я не чувствовал, что за мной крадётся апач, – как тут было не разочароваться в Диком Западе?

Евреи, стоявшие рядом с нами, поздравляли друг друга и благодарили Раймона, который напускал на себя скромный вид. Я и сам был доволен, что мы спаслись, но досада не проходила. Не удержавшись, я спросил Раймона, всегда ли переход через линию проходит так спокойно.

– Обычно всё тихо. Нам тут повезло: дорожные посты довольно далеко отсюда, и есть мёртвые зоны, которые не просматриваются ни с дороги, ни из деревни Кармо. Риск был бы, если бы они отправили сюда патрули, но, когда они так делают, им приходится переходить через брод рядом с фермой Бадена, иначе пришлось бы продираться через заросли ежевики. А как только Баден замечает их, он отправляет к нам своего сына, который знает короткую дорогу и успевает предупредить нас.

Раймон подтягивает штаны и пожимает нам руки на прощание.

– Но не думайте, что это повсюду так просто, меньше чем в двадцати пяти километрах отсюда есть такие уголки, где недавно были убитые. Это дело становится всё опаснее. Ну всё, счастливо вам добраться.

Он уже исчез из виду за деревьями, направляясь назад в деревню.

Мы снова пускаемся в путь, теперь мы одни. Морис берёт меня за руку – не хватало только заблудиться в лесу и просидеть тут всю ночь, вот уж будет радость, тем более что с каждой минутой воздух всё холоднее.

– Гляди под ноги!

Хорошо, что Морис это сказал: овраг прямо под ногами, вода серебрится и журчит под сплетёнными корнями деревьев и валунами.

– Возьми-ка мою сумку.

Морис спускается первым, издает тихий свист, я отдаю ему обе сумки и спускаюсь сам, держась за пучки травы. Цепляюсь носком за острые колючки ежевичного куста, высвобождаю ногу, взбираюсь по откосу, и вот она, ферма, прямо перед нами. Это мощная гранитная постройка, стоящая на голой земле.

Помогаем перебраться через овраг своим попутчикам, и вот мы уже во внутреннем дворе. Я вздрагиваю.

Здесь кто-то есть, он неподвижно стоит в темноте. Он кажется мне настоящим великаном; высокий меховой воротник защищает его уши, а волосы развеваются на ветру.

Человек делает к нам несколько машинальных шагов. Голос у него хриплый, как у актёров, которые изображают жандармов в балаганах на ярмарках.

– Дети, вы на месте. Там в сарае, прямо у вас за спиной, есть солома. За дверью лежат одеяла, они не больно-то красивые, но зато чистые. Спите, сколько влезет. Только одно условие: у вас с собой есть спички или зажигалка, отдайте их мне прямо сейчас, я не хочу, чтобы вы там сгорели вместе с моим урожаем.

Я делаю знак, что у меня ничего такого нет, и Морис тоже.

– Тогда все нормально, если вам что-то понадобится, постучите в окошко вон там, видите? Первое окно рядом с курятником. Я там сплю. Ну всё, спокойной ночи.

– Мсье, скажите, который час?

Он долго ищет часы в своей старой куртке, под которой обнаруживаются многочисленные фуфайки и свитера. Наконец металлический корпус блеснул у него в руке.

– Четверть двенадцатого.

– Спасибо, мсье. Хорошего вечера, мсье.

Деревянная дверь со скрипом открывается, и я чувствую тёплый запах свежей сухой соломы. От одного этого запаха мои глаза начинают слипаться.

Ну и денёк! После такой ночи в поезде!

Перебираюсь через охапку соломы и зарываюсь в соседнюю кучу, которая проседает под моим весом. Уже нет сил идти за одеялами. Сероватый свет струится свозь оконце в крыше. Трое наших попутчиков перешёптываются, они устроились на другом конце сарая. Слышу рядом шаги Мориса, и грубая ткань касается моей щеки.

– Завернись в него.

Мне это удаётся с большим трудом – до сих пор тревога и перевозбуждение гнали от меня сон, но когда мы наконец дошли и я испытал облегчение, силы покинули меня и мои отяжелевшие веки тянут меня за собой. Это неподъёмная ноша, и я уношусь в вязкую тьму, стремительно падая всё глубже и глубже. Из последних сил смотрю на едва заметный прямоугольник окна у себя над головой – в уголках у него колышется серебристая паутина – и проваливаюсь в крепчайший сон.

Но сплю я недолго – час, может быть, два. Резко просыпаюсь. Мне даже не нужно прикасаться к соломе сбоку, чтобы понять, что брата там нет.

С тех пор, как мама решила, что держать мою кроватку при себе больше не