Уже во время царствования Федора Голицын, как рассказывают современники, находился в близкой связи с царевной Софьей. В течение смуты 1682 года он оставался на заднем плане. По крайней мере, ничего не известно о его участии в майских событиях. Мы только знаем, как уже было сказано выше, что в самый разгар стрелецкого бунта он сделался начальником Посольского Приказа. 19 октября 1683 года он получил звание «царственные большие печати и государственных великих дел сберегателя» и заведовал иностранными делами до падения Софьи, то есть до осени 1689 года. Как преемник Матвеева в этом звании и как предшественник Петра, он действовал в пользу сближения с Западной Европой. В беседах с иностранными дипломатами он мог обойтись без помощи толмачей, так как вполне владел латинским языком. Особенно понравился он представителям католических держав изъявлением готовности предоставить иезуитам некоторые права и вообще обеспечить существование и развитие католицизма в России. Из дневника Патрика Гордона мы узнаем, как охотно и как часто Голицын находился в обществе иностранцев и как старался составить себе точное понятие о делах в Западной Европе. Голицын был покровителем Лефорта, сделавшегося после государственного переворота 1689 года другом царя Петра. Барон фон Келлер, ирландский посланник, в своих донесениях Генеральным Штатам упоминал не раз о том, что пользуется расположением князя. Иногда Голицын с многочисленной свитой бывал в гостях у Келлера и за столом, в торжественных речах на латинском языке, восхвалял Нидерландскую республику[68].

Особенно высоко ставил Голицына французско-польский дипломатический агент Невиль; Голицын, рассказывал он, принял его так, как принимали в то время у себя приезжающих итальянские государи, то есть с утонченностью опытного придворного и с ловкой учтивостью государственного деятеля, привыкшего вращаться в кругу высшего общества. Когда, например, по тогдашнему обычаю гостю подали водку, сам хозяин советовал не пить ее. Он с необычайным знанием дела беседовал с Невилем о делах в Западной Европе. Беседа происходила на латинском языке. Голицын говорил о том, что он предполагает сделать для России, о разных реформах, с таким жаром и столь красноречиво, что Невиль был в восхищении. Ему казалось, что с преобразованиями Голицына для России настанет новая эпоха.

Голицын мечтал о распространении просвещения, о разных мерах для поднятия материального благосостояния народа. Он говорил Невилю о своем намерении содержать постоянных резидентов при иностранных дворах, отправлять русских для учения за границу, преобразовать войско, превратить преобладающее тогда в управлении финансами натуральное хозяйство в денежное, развить торговлю с Китаем и проч. Даже о своем намерении освободить крестьян и обеспечить их материальное благосостояние достаточным наделом. После падения Голицына Невиль сказал, что Россия вместе с этим гениальным человеком лишилась будущности[69].

Нет сомнения, что у Голицына были обширные планы и что он умел говорить о них с жаром и увлечением, но Невиль чересчур уж превозносит его способности. Невиль писал свою записку о России, очевидно, вскоре после государственного переворота 1689 года, когда еще нельзя было предвидеть широкой и плодотворной деятельности Петра, а потому он мог сожалеть о несчастии, будто бы постигшем Россию. Большая разница между намерениями Голицына и действительными результатами его управления делами представляется странным противоречием. История не может указать ничего выдающегося в законодательстве и администрации во время семилетнего регентства Софьи. Были произведены некоторые перемены в уголовном судопроизводстве и сделаны неважные полицейские распоряжения; можно упомянуть еще о нескольких постройках. Вызванные в конце царствования царя Федора выборные со всего государства для разборов и уравнения всяких служб и податей были распущены по домам. С тех пор не было уже более никаких земских соборов[70].

При всей ничтожности эпохи правления Софьи и князя Голицына все-таки любопытно, что последний был таким же учеником западноевропейской культуры, каким сделался позже Петр.

До нас дошло описание великолепного дома, в котором жил Голицын. Тут находились разные астрономические снаряды, прекрасные гравюры, портреты русских и иностранных государей, зеркала в черепаховых рамах, географические карты, статуи, резная мебель, стулья, обитые золотой кожей; кресла, обитые бархатом; часы боевые и столовые, шкатулки с множеством выдвижных ящичков, чернильницы янтарные и проч. Сохранился также список книг, принадлежавших Голицыну. Между ними встречаются книги латинские, польские и немецкие, сочинения, относящиеся к государственным наукам, богословию, церковной истории, драматургии, ветеринарному искусству, географии, зоологии и проч.[71] В списке упоминается «рукопись Юрия Сербинина». Нет сомнения, что это было одно из сочинений Крижанича, проектировавшего за несколько лет до царствования Петра целую систему реформ и отличавшегося громадной ученостью, начитанностью и необычайным знакомством с учреждениями и бытом Западной Европы[72]. По этим данным можно составить себе некоторое понятие о вкусе, наклонностях и кругозоре князя Голицына. Говоря о необычайном образовании его, один из иностранцев-немцев, бывших тогда в Москве, замечает, что такая эрудиция должна была в России считаться «диковиной»[73]. Однако пример князя Голицына свидетельствует о том, что Россия уже до Петра находилась на пути прогресса в духе западноевропейской культуры.

Голицын, подобно Петру, любил иностранцев и иноземные обычаи. Любопытно, что иезуиты хвалили Голицына за расположение к Франции и католицизму, а Петр не любил ни Франции, ни иезуитов. Иностранцы рассказывали, что Голицын был чрезвычайно высокого мнения о короле Людовике XIV и что его сын носил на груди его портрет[74].

Голицын, так же, как и Петр, был ненавидим многими, очевидно, за свою склонность к иноземным обычаям. Из его переписки с Шакловитым мы знаем, что он и между сановниками имел сильных и влиятельных противников[75]. Бывали покушения и на жизнь Голицына, причем виновниками оказывались фанатики из черни, ненавидевшей иностранцев; но правительство старалось держать в тайне подобные эпизоды. Во всяком случае Голицын не пользовался популярностью в народе. Страстно любившая его царевна Софья видела в нем героя. Судьба князя была тесно связана с судьбой правительницы. Подробности отношений последней к Голицыну мало известны, хотя об этом предмете ходили разные слухи, рассказанные, между прочим, в записках Невеля.

Кроме Голицына замечателен во время регентства Софьи молдавский боярин Спафарий. Он, как уже было сказано, находился в близких отношениях с боярином Артамоном Сергеевичем Матвеевым и занимался с ним разными науками. Он прибыл в Россию из Молдавии после превратностей судьбы и после пребывания в Польше и Бранденбургии. В Москве он был хорошо принят, так как мог оказывать великую пользу знанием разных языков, переводом книг, опытностью в делах. В качестве дипломата он совершил путешествие в Китай, где находился в близких отношениях с иезуитами. С Невилем он, так же, как и с Голицыным, говорил о проектах преобразований: он предлагал меры для оживления