Отведя в сторонку Петра Валентиновича, я шепотом отдала ему распоряжения — дождаться спецтранспорта, которому сдать труп с документами, после чего опечатать квартиру, а в понедельник прибыть ко мне за дальнейшими указаниями.

Бурова я отпустила домой, но он сказал, что вместе со мной доедет до РУВД — мне ведь все равно надо туда заехать, зарегистрировать материал в книге учета происшествий и преступлений. Он вызвал машину, бедный Петя остался дежурить в квартире рядом с трупом: Латковский сказал, что дождется труповозов, но пойдет ждать к соседям, они активно его звали, и я рассудила, что так будет правильно.

Как только закончился осмотр, я осознала, что у меня безумно болит голова.

Конечно, поесть я так и не успела, а вспомнила об этом только сейчас. И под ложечкой заныло... Гастрит; а может, уже язва.

Дружной стайкой мы вышли на лестницу, и Петр Валентинович, прощаясь со мной до понедельника, тихо спросил:

— А что мне делать завтра? И послезавтра?

Я потерла виски — было такое ощущение, что голова сейчас отвалится.

— Отдыхать, Петр Валентинович.

Он непонимающе посмотрел на меня.

— Как отдыхать? А убийство?

Я не смогла сдержать улыбки, и тут же сморщилась, потому что от такого бурного выражения эмоций по черепу прокатилась болевая волна.

— Какое убийство, Петр Валентинович? Скорее всего несчастный случай. И вскроют только после выходных. Так что отдыхайте.

— Мария Сергеевна, — Петруша притормозил и ухватил меня за рукав, — а маньяк?!

— Какой маньяк? Ах, это который звонил? Петр Валентинович, успокойтесь, наверное, просто поклонник сдвинутый. Из другого города звонил, раз так долго не могут установить его координаты.

— Нет, — Петр Валентинович упорствовал, — этот звонок наверняка связан со смертью потерпевшей. Мы что, так и будем бездействовать?

Я прислонилась к стене, провожая взглядом Бурова и Стеценко, уже миновавших два пролета. Стеценко, медленно шагая вниз по ступенькам, призывно смотрел на меня — мол, ждать или как?

— Иду, — сказала я в пролет. Оставалось либо плюнуть на Петрушины чувства и уйти, навек подорвав в молодом оперативнике доверие к прокуратуре и убив веру в справедливость, либо задержаться и разъяснить ему диалектику бытия.

— Хорошо, Петр Валентинович. Сделайте, пожалуйста, поквартирный обход. Может, жильцы видели, как к Климановой кто-то приходил. Только обходите не сегодня ночью, люди спят уже. Завтра с утра. И тщательно; если кого-то дома нету, узнайте, когда будет, и вернитесь в эту квартиру.

Петр Валентинович кивнул, хотя по лицу его было видно, что он ожидал большего. Ему хотелось прямо сейчас мчаться и задерживать. И он явно подозревал, что задание про поквартирный обход — просто способ отделаться от него. Недалек был от истины.

Еще раз потерев виски, я стала медленно спускаться. Каждая преодоленная ступенька отзывалась в голове волнами боли. Это, конечно, хорошо, что Петя такой энтузиаст; но надо трезво смотреть на вещи. Возбуждать в таких случаях уголовные дела об убийствах — это слишком большая роскошь. Пока что больше доводов в пользу самоубийства неуравновешенной дамочки. Личная жизнь не задалась, нервишки пошаливают, и винить, в общем, некого. А все эти загадочные звонки — не более чем фон. Ну, звонил кто-то, ну, молчал в трубку. Так это не преступление. Сегодняшняя реплика — мелкое хулиганство, вот и все. Тем более что сказал он это мне, а не Климановой. А говорил ли он это ей — мы никогда не установим, если только псих не явится с повинной.

Интересно все же, почему она не поставила на телефон определитель номера? Самой было не справиться, а попросить некого? А как же господин Латковский с его хорошим отношением? Тьфу, я даже споткнулась на ступеньке, увлекшись.

Нечего забивать себе голову лишними проблемами. Если при вскрытии подтвердится факт отравления димедролом, то ни один прокурор не даст возбудить дело об убийстве. Я заранее знаю, что скажет шеф, если я приду к нему с постановлением о возбуждении дела: данных, указывающих на преступление, нет. Отсутствие в квартире ручки, которой была написана предсмертная записка, отсутствие рядом с трупом стакана или чашки, из которой завивались таблетки, телефонный звонок и прочие мелочи меркнут перед тем обстоятельством, что насильно актрису никто димедролом не кормил. Иначе были бы повреждения.

Мужчины ждали меня в машине. Милицейский уазик домчал нас по пустым ночным улочкам до РУВД, водитель выразил готовность отвезти медика в главк, пока я штампую материал, но Буров его осадил и предложил нам со Стеценко зайти к нему в кабинет, пообещав, что потом отправит доктора в главк в лучшем виде.

Пообщавшись с дежурным по РУВД, я поднялась в убойный отдел. Там было пусто, все кабинеты наглухо закрыты, кроме одного — оттуда вырывался свет и слышалась негромкая музыка. Это был кабинет ушедшего на пенсию старого опера Кужерова, куда, судя по всему, и заселился новый рекрут отдела по раскрытию умышленных убийств.

Буров и Стеценко сидели на ободранном диване и чокались пузатыми бокальчиками. Не успев выпить, они одновременно оглянулись на меня. Буров вскочил и достал из шкафа третий бокальчик. Я машинально отметила, что в убойном отделе давно не пили из такой хорошей посуды. Прежний хозяин кабинета имел один граненый стакан на все случаи жизни, включая гигиенические нужды. Еще я отметила, что кабинет чисто убран, наиболее поврежденные и засаленные участки стены прикрыты плакатами и календариками, а на окне появились горшки с цветами.

И лампочка вкручена намного более сильная, чем раньше, отчего кабинет сразу стал уютнее.

Войдя, я присела на диван, рядом с Сашкой. Буров плеснул в бокальчик, предназначенный для меня, из двухлитровой пластиковой бутылки с пивной этикеткой. Напиток, однако, не пенился, и остро запахло коньяком. Мужчины взяли свою посуду с табуретки, выполнявшей роль сервировочного столика, и Стеценко произнес:

— Вот, нас выпить пригласили...

Я взяла свой бокал и заглянула в него.

— Не беспокойтесь, это хороший коньяк, ворованный, — заверил меня Буров.

— С подъездных путей? — поинтересовалась я.

Буров кивнул.

— Это меня угостили.

Я вздохнула. Коньяк пах очень хорошо, чувствовалось, что продукт качественный; хоть я и не люблю крепкие напитки, но немного в них разбираюсь. Только если я сейчас выпью, боль в желудке станет совсем невыносимой.

— Я без закуски не могу, — жалобно сказала я.

— Ох, Маша, — покачал головой Стеценко, который знал все мои пристрастия, но не упускал случая подколоть. — Тонкие ценители коньяк ничем не закусывают,