Шрифт:
Закладка:
В паузу вклинилась Софья Леонидовна:
— Вы знаете, Танечка вообще была очень скрытным человеком. Из нее ничего невозможно было вытащить. А с ней что-то неприятное происходило?
— Были странные звонки. Вам ничего об этом не известно?
Латковский, Софья Леонидовна и вернувшийся на кухню ее супруг дружно закачали головами.
— Вы думаете, что это она... не сама? — еле слышно произнес Латковский. — Сейчас звонит тот человек?
— Мы не знаем, Андрон Николаевич, пытаемся установить, кто звонит.
— Господи, но это же элементарно! — Латковский вскочил и нервно заходил по кухне. — Что, вся ваша милиция не может установить, откуда звонок? Чушь!
— Андрон Николаевич, мы пытаемся...
— Да, пытаетесь вы! Бросьте! — он схватил трубку параллельного аппарата и стал вслушиваться. Я отобрала у него трубку и положила на аппарат.
— Только ради Бога, ничего не говорите в трубку.
— Господи, ну делайте же что-нибудь! — Латковский не присел, а продолжал нервно расхаживать по просторной кухне, сжимая кулаки.
— А вы ничего не предполагаете? Кто мог преследовать вашу бывшую жену?
Латковский задумался.
— Да кто угодно, — сказал он после паузы. — Я не имею в виду ее окружение, просто какой-нибудь маньяк мог ее добиваться. Она же актриса, на виду, ее портреты в журналах публикуют.
— Маньяк — это понятно. А кто-то из недоброжелателей?
— Да нет, — подумав, протянул Латковский. — Вряд ли. В театре у них таких монстров нету, шерочки с машерочками. А так... Если только в последнее время кто-то появился. Нет, никто на ум не приходит.
В ответ на наши вопросительные взгляды понятые тоже покачали головами. Я вышла из кухни к Бурову. Он сидел на тумбочке в прихожей, глядя в пол.
— Пошли вместе позвоним в главк, — предложила я. — Они уже сорок минут устанавливают, может, хоть что-нибудь вычислили?
Буров легко поднялся, утащил с кухни понятого, и мы пошли звонить.
Но ничего утешительного нам главк не сказал. Дежурный плакался, что засечь звонок не получается.
— Может, это межгород? — спрашивал он.
Я, к стыду своему, не могла вспомнить, как звучал звонок: как междугородный или обычно.
В общем, дежурный разрешил нам положить трубку, сказав, что это уже ничего не изменит.
Мы вернулись на место происшествия, я подняла трубку, уже чисто машинально, чтобы положить ее на аппарат, и, по-прежнему услышав чье-то дыхание, решила проявить свое присутствие. Удобнее перехватив трубку, я так же приглушенно, как и в первый раз, сказала:
— Алло!
Дыхание в трубке стало более шумным, и далекий, странный — лишенный оттенков, какой-то безжизненный голос произнес мне в ухо:
— Тебя никто не любит, ты должна умереть.
И сразу из трубки ударили короткие гудки.
Когда мы сообщили Латковскому, что неизвестный использовал фразу из фильма, поставленного но его книге, на него стало больно смотреть. Сильный мужик, он выглядел просто раздавленным. Мы пока не успели, да я и по торопилась, сказать ему, что Климанова оставила предсмертную записку с той же фразой.
— Зачем, зачем я так добивался, чтобы Татьяна сыграла в атом фильме! — он сжал голову руками и некоторое время сидел, не двигаясь. Мы молчали, терпеливо ожидая, пока он сможет продолжать.
— Вы же не могли предвидеть, что найдется маньяк, который сдвинется на этом фильме, — попыталась я воззвать к его разуму, — такое бывает сплошь и рядом, вон западные кинозвезды жалуются...
— Дело в том, что Татьяна безумно переживала наш развод, — Латковский поднял голову и посмотрел на меня совершенно больными глазами. — Я, дурак, думал, что съемки ее развеют. Выезжали снимать на натуру, в область, в маленький городок, в общем, вы понимаете, смена обстановки и все такое... А ей только хуже стало...
Конечно, подумала я, только мужик может искренне полагать, что разведенную женщину может успокоить тесное общение с бывшим мужем, который уже успел жениться на другой.
— Ей уже во время съемок стало хуже, — продолжал Латковский.
— В чем это выразилось? — я старалась говорить участливо и терпеливо.
— В чем? В ее нервозности. Правда, режиссер, олух, только радовался. Генка Фиженский, знаете? Он все приговаривал, что Татьяна ему выдает такую рефлексию, без всяких репетиций... А она эту рефлексию из своих нервов выкручивала. А потом, после съемок, вообще в больницу попала. Ей бы уже тогда, до съемок, полечиться, а Фиженский ей только димедрол мешками покупал. Послушайте, вы что-нибудь собираетесь делать с этим маньяком? — его голос зазвучал умоляюще. — Вдруг это он убил Татьяну? Вы не думали об этом?
— Знаете, Андрон Николаевич, мы его, конечно, попробуем найти. Но вряд ли он убил Татьяну Викторовну. Во-первых, как бы ему удалось войти в квартиру? А во-вторых, если бы он знал, что она умерла, то не звонил бы сейчас.
— Не факт. — Латковский опять опустил голову на руки. — Если это псих, то оставьте логику в покое.
— Вы собирались звонить кому-то, — очень кстати напомнил Петр Валентинович.
Латковский некоторое время непонимающе смотрел на него, потом встряхнул головой.
— А... Да-да, спасибо, что напомнили.
Он стал набирать номер, а я тем временем показывала понятым, где нужно расписаться, краем уха слушая, как Латковский сухо и по-деловому сообщает кому-то о смерти Татьяны Климановой и решает вопросы организации похорон. Когда он, закончив третий по счету разговор, положил трубку и передохнул, я рассказала ему, куда и когда следует обращаться для оформления документов.
— Завтра с утра подойдите ко мне в прокуратуру за разрешением на захоронение, но предупреждаю, что кремация не будет разрешена.
— Нет, я не собирался ее кремировать, мы ее похороним на кладбище, в могилу к ее родителям, там есть место. А вы что, завтра работаете?
— А почему нет? — удивилась я, но вошедший на кухню Стеценко пихнул меня в бок и шепотом сообщил, что завтра суббота, в связи с чем и труп будет вскрыт только в понедельник, не раньше.
— Ох ты, а я совсем забыла! Тогда в понедельник с утра приходите. — Я хотела сначала попросить Латковского проверить, не пропало ли что-нибудь из квартиры, но потом решила, что сделаю это позже, после того как труп увезут.
Пусть Петр Валентинович опечатает квартиру, а в понедельник вместе с Латковским заедем
