дома.

– Будем есть? – спросила я.

– Да нет. Хотя можно и поесть, – ответила она, глядя на часы.

Я пошла на веранду, сунула ноги в сандалии и вышла во двор. Встала у каменной ограды, обрамляющей маленький пруд, в котором неясно отражалась луна, и набрала номер Наруми. Она ответила после первого же гудка:

– Приветик!

Услышав ее голос, я опять представила ее прежнее лицо.

– Ты чего? – спросила я.

Она ответила:

– Давно не общались.

– Ну да.

– Без тебя в школе грустно.

– У меня тут всякое…

– Ну да.

– Угу.

Мы немного помолчали.

– У тебя ведь тоже что-то случилось?

– Как ты поняла? Имей в виду, новость шокирующая.

Я разговаривала, шагая по верху каменной ограды вокруг пруда и пытаясь удержать равновесие, но, услышав это, спрыгнула на землю.

– Что? Ну, говори же!

– Мы обменялись контактами!

– Что?! – Я раскрыла рот в преувеличенном удивлении, и туда бы залетел жучок-листоед, если бы я не отмахнулась от него. У меня закружилась голова, и я рухнула на дощатый настил веранды.

– Молодец! Вот это здорово!

– Это все эффект от операции!

– Да ладно тебе!

– Точно!

Она говорила серьезно. Я живо представила себе ее лицо – сама серьезность.

– Ему нравятся такие глаза, когда веко нависает по всей длине, большие. Он после операции на меня совсем по-другому смотрит. И на свидании сказал, что так мне лучше.

– Подожди, вы что, встречаетесь?!

– Ну, не то чтобы встречаемся… Типа того.

Я улеглась на пол веранды, не снимая сандалий, и, смотря в потолок, в ритме дыхания выдавала: «Да ты что?», «Честно?», «Правда?», «Ничесе!», «Вон чего!» Наверное, в тот момент мое лицо походило на удивленный смайлик «вау». Мне кажется, что, когда выражаешь примитивные эмоции, превращаешься в примитивного человека. Я еще какое-то время поддерживала примитивный разговор, а потом повесила трубку.

До меня доносился запах ночного моря, которое было прямо за забором из поросших мхом камней. Я представляла себе, как мощно гудит море с его масляной текстурой. Я чувствовала, как из глубин сознания поднималось, словно сотрясая меня, нечто угрожающее. Сначала возникли воспоминания о том, как умер дедушка, и о том, как тогда вела себя бабушка, но все это тут же поглотила темнота глубокого моря. Я представляла себе бабушкин последний миг, но и его стирало море.

Мне захотелось убежать от внезапно нахлынувшего страха, я вернулась в гостиную.

Мама уже вернулась, добрался и папа, который ненадолго вернулся из командировки. Было решено, что до дня похорон мы все вместе поживем в мамином отчем доме.

Я открыла телефон. Прокрутила выложенные на сайт бесплатные изображения и сделала скриншоты, установив максимальное качество картинки. Сохранила фото, снятые в естественной обстановке, которые доступны только для фан-клуба. Он всегда милый. Не такой милый, как сладенькие рюшечки, или ленточки, или что-то розовенькое. И не такой милый, как говорят про «милое личико». Пожалуй, про чувство, которое возникает у меня при виде него, поется в детской песенке: «Почему ворона каркает? Потому что у нее в лесу семь милых вороняток». Я сильнее всего ощущаю «милоту», которую хочется защищать, от которой щемит сердце, – думаю, это ощущение никогда не изменится, что бы ни случилось.

В гостиную вошла сестра, вытирая голову висевшим у нее на плече линялым полотенцем, и спросила, обращаясь ко всем сразу:

– А фена нет?

Мама сделала паузу длиной в один вдох и сказала, смеясь над развлекательной программой, которая шла по телевизору:

– Кажется, где-то был.

– Акари, иди в ванную, – сказал папа.

– А ты?

– А я пойду последним.

– Ты дольше всех купаешься, иди скорее. Ванная комната, которая находилась в конце темного, пахнущего плесенью коридора, была самым холодным местом в бабушкином доме. Сама ванна была вполовину меньше обычной. Окно, выходившее на север, невозможно было закрыть до конца, и ветер, дувший оттуда, был ужасно холодным, но приятно контрастировал с горячей водой. Отмокая в ванне, я включила мобильник. Где бы я ни была, телефон всегда со мной: без него я чувствую себя неуверенно. В течение этих нескольких дней четырехугольник экрана заменял мне мою четырехугольную комнату.

В папке с фотографиями в моем телефоне почти не было фотографий семьи и друзей. В телефоне и в компьютере царил беспорядок, но его фотографии были аккуратно разложены по папкам: детские годы, театральный период, период выступлений на сцене в качестве айдола, – так, чтобы их в любой момент можно было открыть. Последней из моих любимых была та, которую он загрузил в инстаграм с подписью:

Обесцветил волосы. Полностью.

Он навел камеру на свое отражение в зеркале и выставил указательный и средний пальцы в форме буквы V – ужасно мило. Вроде бы серьезный, но поза для него редкая, и он как-то слегка напряжен. Я тогда написала:

Слишком красив. И цвет тебе идет. Жду не дождусь концерта.

Какой-то голубой оттенок. Или это свет так падает? В любом случае отлично выглядишь, Масаки!

И сегодня ты – услада для глаз. Спасибо, что ты родился.

Рубашка, случайно, не «l'Oiseau Bleu»?

Стой, я тоже только что покрасилась. Это судьба! (смайлик).

С прошлогоднего июльского скандала прошло уже больше года, доброжелательных комментариев понемногу стало больше. Еще попадались упорные хейтеры, и меня удивляло, что они следят за его действиями дольше, чем новые фанаты. Часто бывает, что фанаты по какому-нибудь поводу становятся хейтерами, и попадавшаяся на глаза критика, возможно, исходила от них. Анонимный форум по-прежнему завален брехней о его связях с женщинами. До сих пор болтали про модель и дикторшу, но в последнее время заговорили о той самой девушке, которую он тогда ударил. Мол, это была не фанатка, а его девушка – наверное, он просто не мог ее открыто всем предъявить, будучи айдолом… Когда обнаружили ее инстаграм, пошли выискивать подтверждения этой версии: период, когда она не выкладывает селфи, совпадает со временем скандала, кружка на фото, кажется, парная с его кружкой… и так далее.

Я села на край ванны и положила телефон у окна. К горлышку бутылки с гелем присохли волосы и грязь. На оконном стекле пересекались крестом черные полоски, за ними на улице виднелись ограда и цветы. Когда речь об айдоле, каждая такая мелочь важна, обсуждается все до мельчайших подробностей. Я