Шрифт:
Закладка:
И, наконец, финал:
Он оказался достойным итогом этих разнообразных жизненных впечатлений, картин увиденного и пережитого, которые, воплотясь в звуки, потеряли наглядность и видимость, но зато стали еще более эмоциональными и волнующими. Финал пятой симфонии был грандиозной по своему размаху, величавой эпической картиной народного торжества и по своей ослепительной праздничности напоминал и глинкинское «Славься», и страницы богатырской, эпической музыки Бородина. «Это бородинское у него еще было и в «Стеньке Разине», — думал Стасов.
Глазунов играл несколько часов. Владимир Васильевич, потрясенный, просил повторить симфонию сначала, потом напомнить еще отдельные темы. Его буйному восторгу не было конца. И когда композитор уже в изнеможении опустил руки, он был уверен, что его последнее творение действительно хорошо. Радостный, воспрянувший духом, он повторял:
— Вы буквально воскресили меня. Я никогда не забуду этого дня. Мы обязательно, обязательно должны увидеться с вами еще.
Пятая симфония была исполнена 17 февраля 1896 года под управлением автора и вышла в свет с посвящением Сергею Ивановичу Танееву. Александр Константинович познакомился с ним в 1885 году в Смоленске на открытии памятника Глинке, но еще до этого много слышал о нем от Чайковского. Сергей Иванович был учеником и другом Петра Ильича, и Чайковский рассказывал о нем как о замечательном, редкой чистоты и принципиальности человеке, своеобразном, талантливом композиторе и серьезном ученом, работавшем над огромным трудом по полифонии «Подвижной контрапункт строгого письма».
Сергей Иванович жил в Москве и был директором Московской консерватории. Познакомившись с первой симфонией Глазунова и оценив ее несомненные достоинства, он отмечал и существенные недостатки: например, неумение развивать музыкальную тему, «неопытность в форме». Когда Танеев приехал в Петербург и встретился с Бородиным, то был просто поражен его восторженными рассказами о замечательных творениях их младшего товарища. Услышав это, Сергей Иванович собрал все имеющиеся у Александра Порфирьевича произведения Глазунова и целый вечер просидел, изучая их, однако в конце концов пришел к выводу, что похвалы Бородина были преувеличенными.
Первое время отношение к Танееву со стороны петербургских музыкантов также было недоверчивым. О нем говорили как о замечательном пианисте и музыканте-ученом, но из его сочинений знали только кантату «Иоанн Дамаскин».
В начале девяностых годов Сергей Иванович приехал в Петербург, чтобы хлопотать о постановке в Мариинском театре своей оперы «Орестея». В один из вечеров он пришел с ней к Римскому-Корсакову, у которого специально по этому поводу собрались Глазунов и Лядов. В течение целого вечера Сергей Иванович играл и напевал отрывки из своей оперы, поразив всех необыкновенными красотами музыки. Александру Константиновичу больше всего понравилось второе действие. Он потом признавался, что жил под его впечатлением долгое время.
С тех пор уважение и взаимопонимание между петербургскими музыкантами и Танеевым стали крепнуть. 24 октября 1896 года Глазунов писал Сергею Ивановичу: «Откровенно признаюсь, я страшно дорожу той дружбой, которая устанавливается между нами, и верю в ее постоянство».
Александр Константинович увидел в Танееве продолжателя традиций и заветов Чайковского, мудрого и тонкого учителя, который сумел почувствовать в нем тяготение к полифонии и стал это скрытое в нем раньше качество развивать. Он был очень рад, что и со своей стороны может помочь Танееву советами по инструментовке, за которыми Сергей Иванович к нему обращался. На партитуре пятой симфонии Глазунов написал: «Дорогому Сергею Ивановичу Танееву в знак моего глубокого уважения к его таланту и искренней благодарности за его многие драгоценные советы». В ответ на это Танеев посвятил Глазунову свою лучшую, до-минорную, симфонию.
Самым значительным произведением Глазунова, написанным в 1896 году, была шестая симфония[12]. Как и обычно, одним из первых слушателей нового творения был Стасов. Но услышав только самое начало, он не выдержал и прервал композитора:
— Что это за страшная музыка? Что случилось с вами?
— Мне многое пришлось пережить за эту зиму, — ответил Александр Константинович тихо. — Вы, как всегда, правы. Я хотел выразить это в музыке.
В первый раз он заговорил о самом себе, и с такой искренностью. Своих переживаний композитор не доверил никому, кроме музыки. И симфония получилась накаленной и страстной, зовущей к размышлениям, потому что он сам размышлял о жизни, о главном в ней, во всяком случае о том, что является главным для него.
Первая часть начинается вступлением:
В нем намечаются те образы, которые потом станут ведущими, — образ скорби и образ утешения.
Первая, таинственная, суровая, тема появляется в низком регистре виолончелей и контрабасов, но постепенно отдельные ее фразы подхватываются фаготом и альтами, флейтой и скрипками, и, теряя всю свою суровость, она становится трепетной. Сколько в ней слышится затаенных вздохов! Однако в ответ на жалобные мольбы грозно звучат мрачные аккорды. И вдруг совсем на короткий миг появляется мелодия иного характера. Она звучит как нежный голос матери, как зов родной земли. «Прильни ко мне, опусти голову, положи ее на траву, и силы вернутся к тебе».
Первый раздел (построенный на измененной, драматизированной мелодии вступления) повествует, видимо, о трудностях жизни, о борьбе за признание, счастье. По своей теме и манере повествования он напоминает некоторые эпизоды симфоний Чайковского. То же колоссальное напряжение, те же неумолимо грозные звуки тромбонов, то же завораживающее оцепенение, сменяющееся страшными вихрями у скрипок.
Редкие просветления наступают только для того, чтобы следующий момент борьбы ощутился как еще более напряженный. И все-таки свет и мир на некоторое время побеждают. Преображенная, бесконечно спокойная и широкая, появляется тема утешения:
Теперь это тема любви, счастья. Как она тепла, проникновенна, искренне и трогательно нежна! Невозможно не заслушаться ею, не поддаться ее очарованию, не забыть о всех горестях и тревогах.
Но жизнь неумолима. В ней нет места для долгого покоя и грез.
