Я вытащил бутылку из-за пояса и поставил её на стол. На чистый край газеты положил хлеб, рядом — банку кильки. Ещё раз посмотрел на мирно спящего хозяина квартиры и повернулся к окну.

Меня интересовал подоконник.

Очевидно, хозяин квартиры использовал его как полку для мелочей. Помимо горшка с давно засохшей бегонией, на широком подоконнике громоздились стопки старых газет, лежал рваный носок, очки с одним стеклом, связка самых разных ключей, ещё одна банка с окурками и пустая стеклянная банка с мутными разводами внутри.

Под батареей я заметил деревянный плотницкий ящик. Из него в разные стороны торчали напильники, гаечные ключи и отвёртки. Странно, что хозяин до сих пор не пропил это богатство. Хотя, возможно, он дорожил инструментом, как памятью о прошлой трезвой жизни?

Я отодвинул в сторону газеты. Подоконник был сделан из двух толстых досок. Концы досок надёжно вделаны в кирпичную кладку стен, продольная щель залита белой краской.

Я присмотрелся к краю наружной доски и не сразу, но увидел то, что ожидал. Тонкую, тщательно залитую краской щель старого пропила у самой стены. Если бы я не знал, что он должен здесь быть, ни за что бы не заметил — настолько неровно лежала краска на старом дереве.

Второй пропил ожидаемо обнаружился на противоположном конце подоконника.

Я ухватился руками за толстую доску и осторожно потянул её вверх. Доска даже не шелохнулась. Чёрт! Здесь монтировка нужна, не иначе!

Храп за спиной внезапно стих. Хриплый голос спросил:

— Митька, ты?

Я обернулся. Проснувшийся хозяин квартиры смотрел на меня широко раскрытыми мутными глазами.

— Митька! Приехал? А я тут это... отдохнуть прилёг маленько. Сейчас!

Алкаш сел на кровати и спустил на пол тощие ноги в вытянутых спортивках.

— Щас, Митька, погоди! В себя приду.

— Здравствуй, дядя Слава! — сказал я, делая шаг к нему.

— Ты кто? — недоумённо спросил алкаш. — А Митька где?

— Я его друг, — объяснил я. — Митька просил зайти, тебя проведать. Вот.

Движением руки я показал на выложенный мною на газету натюрморт.

— Ага. Щас!

Алкаш помотал встрёпанной головой, пытаясь прогнать похмельную муть.

— Слушай, плесни малёха, а? Башка гудит!

Я оторвал с водочной бутылки пробку из плотной фольги и налил половину стакана.

— Дядя Слава, открывашка есть у тебя? Или нож?

— На кухне! Да давай так!

Я протянул ему стакан. Дядя Слава принял его дрожащей рукой, пробормотал:

— На здоровье!

И одним махом опрокинул водку в себя.

Я забрал у него стакан. В залежах грязной посуды на кухне отыскал устрашающего вида нож и вскрыл им банку кильки. Лежавшие ровными рядами рыбки скорбно взглянули на меня круглыми глазами.

Прямо на газете я порезал хлеб и снова налил водку — полстакана дяде Славе, и на палец — себе. Выпили.

— Как там Митька-то? — спросил дядя Слава. — Учится? Как уехал — так и глаз к отцу не кажет.

— Учится, — кивнул я. — Сессию на пятёрки сдал. Их с ребятами сейчас на практику отправили в Ростов. А нас — сюда. Вот Митька и попросил меня зайти, посмотреть — как ты живёшь.

— В Ростов? — изумился дядя Слава. — Из мореходки? А там разве море есть?

Мда, прокололся ты, Саня!

— Озеро там есть, — нашёлся я. — Неро. Большое озеро. Ребята на нём специальную технику испытывают. Митька хотел тебе письмо написать, но начальство запретило. Секретная практика!

— Помнит, значит, отца! — умилился дядя Слава. По его небритой щеке скатилась одинокая мутная слеза. — Ну, наливай! За Митьку моего! Настоящего мужика я вырастил!

Мы снова выпили. Остриём ножа я соорудил из хлеба и кильки бутерброд и протянул дяде Славе. Но тот даже не заметил. Вытащил из пачки папиросу, нашарил в кармане спортивок раздавленный спичечный коробок и закурил. Терпкий сизый дым пополз по комнате.

— А я, видишь — совсем один! — всхлипнул дядя Слава. — Жена бросила, сука! Митька уехал. А у меня здесь — никого. Один, как собака. И уехать некуда. Некуда, понимаешь? Тебя как зовут?

— Саня, — ответил я, рукой отгоняя от лица папиросный дым.

— Ты — человек, Саня! И я человек! А разве люди так живут? Целыми днями один-одинёшенек, как сыч. А сыч — это разве человек? Человек — это звучит гордо! Кто сказал, а?

— Горький.

— Вот! Алексей Максимыч! Великий пролетарский писатель!

Я соорудил ещё один бутерброд.

— Ты бы поел, дядя Слава.

— Иди на...р! — неожиданно окрысился дядя Слава и одним движением затушил окурок папиросы в консервной банке. — Водки налей!

К этому моменту, наша увлекательная беседа порядком мне надоела. Всё, что мне было нужно, я узнал. Надираться в компании алкоголика не входило в мои ближайшие планы, а вонь по-прежнему резала глаза.

— Давай сам, дядя Слава! — миролюбиво ответил я. — А я пойду.

— Куда? Стоять, щенок! Мало я тебя порол?

Видно, ему опять примерещилось, что я — Митька, который без памяти сбежал в мореходку от запойного папаши.

Дядя Слава приподнялся с места. Но я, проходя мимо, легонько толкнул его в плечо, и алкаш рухнул обратно на кровать.

На улице я с удовольствием втянул в себя свежий воздух. Несколько раз резко выдохнул, выгоняя из лёгких запах дяди Славиной квартиры.

— Чего распыхтелся, козлина? — визгливо ошпарил сзади женский голос. — Пролез-таки? Я же тебе сказала, что у этого алкаша ничего нет! И нечего тут шастать, к моему белью пристраиваться! Только попробуй украсть — засажу тут же!

Тётка по-прежнему была в цветастом халате и с тазом. Только на этот раз таз был полон мокрым бельём.

Тётка пёрла на меня, как броненосец на рыбацкую лодку. Я сделал шаг в сторону.

— Вали отсюдова! — подбодрила меня тётка. — Чтобы духу твоего здесь не было!

И принялась развешивать на верёвке мокрое бельё.

А я обогнул дом и по тропинке направился к ожидавшим меня друзьям. И по дороге вспомнил, что бизнесмена, у которого я гостил в Балтийске в начале девяностых, звали Дмитрием. И он вполне мог быть тем самым Митькой — законным наследником алкаша дяди Славы.

— Саня! — возмущённо загудел Мишка. — Ты куда пропал?! Севка чуть всё вино без тебя не выпил!

— А чего он ходит, неизвестно где? — подпрыгнул Севка. — Как стукнули его по