Шрифт:
Закладка:
— Я могу родителям написать, — недовольно буркнул он. — Они вышлют.
— Никому не надо писать, — ответил я. — Советский студент должен быть смел и находчив. Особенно, в том, что касается денег. Что-нибудь придумаем, а пока и этих хватит. Идём за Олей!
Из-за моих приключений остаток дня у нас получился совершенно свободным. Ведь Валерий Михайлович, рассердившись, отправил нас не на раскоп, а по комнатам. Ребята вернутся ближе к вечеру, а дежурство по кухне начнётся только завтра.
— Что ты опять придумал, Сашка? — спросил меня Мишаня. — Тебе врачу надо показаться, Валерий Михайлович велел.
— Ерунда! — отмахнулся я. — Голова почти не болит. А день рождения важнее. Сейчас захватим Олю, зайдём в магазин и посидим где-нибудь на берегу. Есть тут укромное местечко, куда патрули не заглядывают?
— Полно! — оживился Севка. — Ты не помнишь, что ли?
— Главное, чтобы ты помнил, — улыбнулся я. — Погнали!
Наобещав девушке вино, фрукты и феерический морской закат, мы без труда уговорили Олю присоединиться к нам. Думаю, она и сама пошла бы — хотя бы затем, чтобы не упускать нас из виду.
В ближайшем продуктовом магазине нам повезло достать четыре бутылки крымского «Ркацители». На сдачу взяли четыре свердловские слойки со сладкой посыпкой и четыре плавленых сырка «Орбита» — всё по числу участников банкета.
Севка порывался купить бутылку водки, заявляя, что вино — только для девочек. Но мы с Мишаней его остановили. Не хватало ещё вечером объясняться с Валерием Михайловичем по поводу появления в нетрезвом виде.
— А как же фрукты? — едва сдерживая смех, спросила Оля.
— Точно!
Я картинно хлопнул себя по лбу.
Вернулся в магазин, и через минуту вышел, торжественно держа в ладонях большое зелёное яблоко.
— Вот! А теперь — к морю!
Нашу казарму мы благоразумно обошли стороной. Дальше тропинка к морю пролегала как раз мимо того дома, который меня заинтересовал. Проходя мимо, я постарался как можно внимательнее рассмотреть его. Особенно меня интересовала одна из комнат нижнего этажа.
Судя по состоянию облупившихся стен и давно некрашеным оконным рамам, теперешние жильцы не слишком заботились о поддержании порядка в доме. Потолок на голову не падает, и ладно!
Мне это было только на руку.
Мы миновали узкую полоску прибрежных сосен, хвоя которых мягко похрустывала под подошвами кед. Дальше начался мелкий белый песок, нагретый полуденным солнцем. Тропинка скользнула между дюн и вывела нас к уютной впадинке возле пляжа, поросшей диким шиповником.
— Красота! — улыбнулся я, оглядываясь вокруг и с удовольствием втягивая в себя пахнущий морем воздух.
— Хорошее место, — кивком подтвердил Севка, расставляя на траве бутылки «Ркацители». — Да ты же сам его и нашёл.
— Да помню, помню, — отмахнулся я. — Но всё равно — хорошо.
Удивительно, сколько ярких подробностей жизни ускользнуло из моей памяти за прошедшие пятьдесят лет. С мимолётной горечью я подумал, что вот так проживёшь жизнь, а вспомнить-то особенно и нечего. И не потому, что ничего важного в твоей жизни не было. А потому что память подводит, замывает воспоминания, как морские волны замывают в песок кусочки драгоценного янтаря.
— Ты чего загрустил, Саша? — с улыбкой спросила меня Оля.
Улыбка у неё была потрясающая — задорная, открытая. Когда Оля улыбалась, на щеках и подбородке у неё появлялись милые ямочки. Открытые загорелые руки и крепкая сформировавшаяся грудь под тонкой тканью футболки дополняли приятное впечатление.
— Да так, — ответил я, улыбаясь в ответ. — Ну, наливайте, что ли! С днём рождения, Оля!
Мы выпили кисловатое вино из заботливо прихваченных с собою кружек. Мишаня достал из кармана складной нож и нарезал яблоко на множество тонких долек. Потом развернул и порезал два плавленых сырка.
— Хорошо сидим! — подытожил я. — Давайте по второй.
Мы снова разлили вино по кружкам. Мишаня заботливо отложил пустую бутылку в сторону — её можно было сдать в магазин и получить пятнадцать копеек.
— Может, искупаемся? — предложил Севка. — Оля, ты как?
— Я без купальника, — ответила Оля.
— А давай голышом! — тут же загорелся Севка.
— С ума сошёл, обормот? — возмутилась Оля.
Насколько я понял, отношения у моих друзей складывались непросто. Севка изо всех сил ухаживал за Олей, но она отвечала ему только дружеским участием. Бедный Севка!
Вот что, — сказал я. — Вы посидите, а мне нужно ненадолго отлучиться.
— Куда? — немедленно подскочил Севка. — Я с тобой.
— Не надо, я быстро, — ответил я. — Через десять минут вернусь.
— Только не влипни там ни во что без нас!
— Постараюсь, — улыбнулся я.
Я поднялся по тропинке между дюн, снова прошёл в прохладной тени кривых сосен и вышел к тому самому немецкому дому. На верёвке возле крыльца сушилось бельё — детское, мужское и женское вперемешку. Я подошёл к двери и осторожно потянул на себя фанерную створку.
* * *
Апрель 997-го года, Гданьск
Взмахнув руками, мастеровой опрокинул кубок. Вода выплеснулась прямо на рясу Адальберта. И тут с места вскочил Бенедикт.
Одним ударом в ухо он свалил мастерового на пол.
Корчма угрожающе загудела. Потные плечистые люди с перекошенными лицами обступили стол епископа.
— Монахи наших бьют! — заорал кто-то.
В воздухе замелькали сжатые кулаки.
— Стоять! — бешено выкрикнул Бенедикт.
Глаза его горели сумасшедшим огнём, на лбу вспухла толстая жила.
— Стоять! — повторил он. — Вы на кого лаете, псы?! Это пражский епископ Адальберт! На виселицу захотели?
Быстрым движением Бенедикт выхватил нож и повёл лезвием перед собой.
Адальберт с Радимом тоже вскочили на ноги.
Сейчас эта толпа нас разорвёт, подумал епископ. Вот и судьба, Господи — невредимым пройти среди язычников и погибнуть от рук христиан.
— Да нам по..., что там за епископ! — пьяно крикнул рыбак, пропахший солью и рыбой. — Много вас, кровососов, развелось!
Под ногами толпы ворочался мастеровой. Вот он ухватился рукой за столешницу. Сейчас встанет — и всё, тут-то им и конец!
Дверь корчмы распахнулась, со всего размаху ударив о стену. Вбежали какие-то люди с плётками, с оружием наголо. Расшвыривая мастеровых по сторонам, они быстро
