Шрифт:
Закладка:
Целью Романтического Пути является обретение свободы и власти. Чтобы быть свободным, нужно обладать властью принимать или отвергать. Нам предлагается свобода во славе. Второй образ не следует отвергать; мы не должны делать вид, что его нет, или что он почему-то хуже первого.
Не следует спешить с обетом Весте
При первом звуке пробудившейся любви[49].
В первых обещаниях не было отрицания плотского, не найдем мы его и во втором случае. Никто не собирается «кощунственно противостоять творению». Первый образ был направлен на физическое единение; второй — на разделение. Но оба движения порождены самой благородной Любовью, то есть действием изначальной Любви в творении.
Природная ревность и чрезмерное рвение, свойственные скорее адептам сверхъестественного, навязывают нам точку зрения на второй образ как на греховный, а не благой. Это разновидность зависти, и в «Комедии» она представлена в одеждах цвета камня и с зашитыми веками («Чистилище», XIII, 69–71),«небесный свет себя замкнул сурово». Здесь нет и признаков заботы о других, о чем свидетельствует очередной дух словами: «Вина нет у них»[50], намекая на щедрость Господа. Здесь никто не ведает обходительности, которую являют Вергилий, Беатриче и все блаженные. Часто считается, что не ревнивый оправдывает грех, если таковой существует. Это неверно, поскольку ревность только увеличивает грех неверности по отношению к образу, порождая другой грех — неверность по отношению к самой благородной любви. Но в том, чтобы лицезреть и поклоняться славе Господней нет греха, и не принимать смирение и милосердие, исходящие от второго образа, да хотя бы даже и семидесятого, означает ограничивать Любовь. Часто влюбленные в первом порыве любви обещают, что не будут держать зла на партнера, даже если он найдет им замену. Правда, потом они обычно не в состоянии сдержать своих обещаний, но это не отменяет первый щедрый порыв. Тот, кто не любит разные проявления царства небесного, тот не любит само царство.
Говорят, будто святой Августин сожалел, что часто не мог заставить прелюбодеев понять, что они поступают неправильно. Пожалуй, они нашли бы для себя больше оправданий, если бы знали историю самого Августина и его карфагенской любви[51]. Хотя, возможно, в его тогдашней любви не было того качества, о котором говорится в «Новой жизни». Впрочем, сколько бы оправданий не нашлось, прелюбодеи все равно не правы. До тех пор, пока ревность не будет так же предосудительна, как и прелюбодеяние (с разводом или без него — не имеет значения), не помогут ни доносы, ни раскаяния. Зачастую ужасная правда скрывается за комическими фигурами самодовольного мужа или жены; они вполне пристойны внешне, но истинной порядочности нет места в их жизни. Если бы в браке было возможно достичь взаимного обожания второго образа, когда бы и в чем бы оно ни проявилось, а также найти способ взаимного ограничения такого обожания, перед нами открылись бы невероятные новые возможности. Однако никакое взаимное ограничение не должно означать холодность в отношениях, не должно отменять страсть.
В этом смысле брак является прекрасным примером Пути Утверждения. Верность является гарантией романтизма. Церковь утверждает, что от брачных уз нельзя отказаться. Трудно назвать какой-нибудь другой эксперимент, который бы начинался при такой поддержке всех его участников.
Появление второго образа никак не может считаться началом второго эксперимента. Но зато может стать продлением и расширением первого. Путь Утверждения здесь расширяется, включая в себя отрицание удовлетворения, замену удовлетворения принципом удовлетворения. Объединить оба образа означает сделать шаг к единству. Верность может принимать разные формы, их гораздо больше, чем принято считать, говоря о браке. Наши бессмертные сущности вторичны по отношению к нашим функциям. Любить — значит выполнять функцию, ради которой было сотворено любимое существо. Это определение Пути, конец которого находится там, где земля сливается с небом.
Глава четвертая. Пир
Итак, Дама Окна названа проводником самой благородной Любви. Ну что же, вполне может быть. Любовь к Беатриче обрушилась на Данте горным обвалом, с Дамой Окна все было иначе. Чувства поэта росли постепенно, он шел к признанию новой любви три года. Возможно, это намек на то, что при определенном терпении и добродетельности природа Любви открыта всегда. Вполне возможно, что Данте извлек еще один урок из новой привязанности, и он помог ему глубже проникнуть в природу Беатриче. После ее смерти, после утраты свойственного ей качества, наступает время утверждать смирение и милосердие. И начинается этот путь здесь же, во Флоренции. Возникновение второго образа больше похоже на второе пришествие Любви, на ее второе посещение. Возможно, за этим кроется нечто большее, чем мы можем вычитать из трактата, многое зависит от того, как относиться к словам. Любовь не отказывается вернуться в сердце, которое однажды уже посетила. Она не откажется вернуться даже в аду.
Но в эти годы поэта посещали и другие мысли. Записывая их, Данте неизбежно должен был дать повод для баррикад, возведенных поколениями его комментаторов. Он говорит (II, XII), что после смерти Беатриче обратился к различным книгам, особенное внимание уделяя «Утешению Философией» Боэция[52]. Римлянин Боэций писал эту книгу в тюрьме, под смертным приговором, и труд его стал благородной попыткой реализации тех принципов, которыми он руководствовался в жизни. Книга Боэция оказала на Данте сильное влияние. Безутешная Любовь принесла ему новое понимание; его отчаяние проросло неожиданным утешением, а в утешении он сумел обрести силу. «Я, пытаясь себя утешить, нашел не только лекарство от моих слез, но также списки авторов, наук и книг. Изучив их, я правильно рассудил, что философия, госпожа этих авторов, повелительница этих наук и книг, — некое высшее существо. И я вообразил ее в облике благородной жены и не мог представить ее себе иначе как милосердной».
«Провидческая сила, — писал Вордсворт, —
правит ход ветров,
Что воплощаются в загадку слов!
Там мгла живет и целый сонм теней
Вершат свою работу, словно в доме,
Где безраздельно царствуют они.
Но свет божественный сквозь эту мглу
Прозрачную проходит, прикасаясь
Ко всем вещам и формам, и тогда,
Подхвачены течением стиха,
Они пред нами предстают как будто
В мгновенной вспышке молнии и в славе
Такой, что
