тяга к авторитарности, которую можно объяснить (здесь наша точка зрения совпадает с позицией Адорно) обстановкой его детства. Поэтому, если мы хотим понять произведения Достоевского, нельзя игнорировать его авторитарное воспитание – оно играет столь же важную роль, как и социально-культурный контекст того времени.

Хорошо известно, что Достоевский особенно критически относился к тому, что считал европейской (и в особенности еврейско-европейской) утилитарной моралью – с его точки зрения, это была форма «торгашеской культуры», где все продается и покупается. Таким образом, отвращение к моральной беспринципности легло в основу его антисемитизма, который формировался одновременно с национализмом и религиозностью[3].

Итак, националистические и религиозные идеи помогали Достоевскому справляться с трудностями повседневной жизни, и это многое говорит о его личности. Однако они оказались недостаточно эффективны, и он обратился к другим копинг-страегиям. Игра помогала ему обрести уверенность, успокоить нервы и забыть о проблемах (а также обрести надежду, что их удастся разрешить). Короче говоря, Достоевский играл, чтобы заглушить стресс.

Игра

Игровая зависимость появилась у Достоевского только в начале 1860-х годов, когда он отправился за границу. Однако на протяжении большей части своей жизни он так или иначе сталкивался с игрой. Кеннет Ланц отмечает, что с точки зрения Андрея, брата писателя, Достоевский начал играть в тот недолгий период, когда был офицером, еще в 1843–1844 годах (2012, личная беседа). Достоевскому всегда нравилось следить за игрой, хотя у него самого редко водились деньги; сообщается, что в 1844 году он спустил часть своего наследства, играя в бильярд.

Повторимся, Достоевский начал испытывать страсть к игре в 1844 году, когда он проиграл тысячу франков в бильярд. Во время сибирской ссылки он наблюдал за играющими солдатами, однако принять участие в игре не мог – у него не было денег. Позднее он рассказывал своей знакомой в Семипалатинске: «Ух, как играли жарко! Скверно, что денег нет. Такая чертовская игра – это омут. Вижу и сознаю всю гнусность этой чудовищной страсти… а ведь тянет, так и всасывает!» [Гроссман 1965: 286].

Во время первой заграничной поездки в 1862 году Достоевский посетил казино в Висбадене, где сразу же выиграл 11 тысяч франков. Следующим летом, хотя он и собирался отправиться к Полине в Париж, он снова поехал в Висбаден – и снова выиграл, на этот раз 10 400 франков. Однако ему не хватило силы духа, чтобы уйти от стола, и в итоге он проиграл половину выигрыша. После встречи с Полиной в Париже он вернулся в казино. На этот раз он проигрался вчистую, и ему пришлось просить денег у семьи, чтобы было на что вернуться в Россию [Lantz 2004].

В 1863 году Достоевский, находившийся на ранней стадии игромании, писал брату Михаилу, что изобрел систему, позволявшую выигрывать. Соблюдая ее принципы, он якобы выигрывал, но если отступался от нее, то терял деньги. Он пришел к тому же выводу, к которому приходили многие игроки до и после него – что благодаря своей системе он легко выиграет целое состояние. Таким образом он бы смог обеспечить жену и близких и спокойно заняться литературой [Достоевский 1972–1990, 28, II: 45; Lantz 2004: 157]. Достоевский продолжил играть, потому что отчаянно нуждался в деньгах, чтобы прокормить себя и своих нахлебников; однако, как и большинство игроков, он проигрывал куда больше, чем выигрывал, и его тяжелая финансовая ситуация становилась только хуже.

Как следует из упомянутого письма, Достоевский был убежден, что смог создать «систему», позволявшую ему постоянно выигрывать в рулетку (его любимую игру). В 1859 году он прочел статью, озаглавленную «Из записок игрока», на основе которой и создал свою «систему». Он решил не поддаваться жадности или страсти и каждый день уходить от стола с небольшим выигрышем. Однако, как и большинство игроманов, он постоянно нарушал собственные правила. Проигравшись вчистую, он справедливо корил себя и свою неспособность следовать правилу и прекращать игру сразу же после выигрыша.

Проблема с игроманией вернулась, когда Достоевский и Анна уехали в Европу. Летом 1867 года в Баден-Бадене он постоянно закладывал в ломбарде ее одежду и украшения, чтобы получить деньги для игры в рулетку. В конце концов он проиграл все деньги, какие у них были, и ему пришлось писать теще с просьбой выслать денег, чтобы он смог выкупить то, что заложил. В конце концов Анне пришлось отправиться вместе с ним, чтобы забрать их вещи [Lantz 2004].

Во многом Анна смотрела на проблему игры так же, как и ее муж[4]. В своих мемуарах она пишет, что ей сначала казалось странным, как человек, мужественно перенесший столько страданий, не может сопротивляться страсти к игре и не рисковать деньгами, которые были им так необходимы. Как отмечает Ланц, вскоре ее отношение изменилось. Она поняла, что игра была для ее мужа всепоглощающей страстью, которую он не мог ни контролировать, ни побороть.

И хотя во многих письмах к Анне Достоевский обещал, что никогда больше не сядет за игорный стол, в конце их пребывания в Европе он все же нарушил это обещание. Весной 1871 года он был в подавленном настроении: работа над новым романом «Бесы» продвигалась слишком медленно. Анна решила позволить мужу рискнуть и отдала ему половину их сбережений. По опыту она знала, что, как только Достоевский удовлетворит свой «игорный зуд», к нему вернется творческая сила [Lantz 2004: 157]. Как она и предполагала, Достоевский проиграл все до копейки, включая деньги, которые Анна выслала ему на дорогу домой.

Возможно, именно Анна Сниткина в своих дневниках и воспоминаниях первой смогла описать, как выглядит жизнь с человеком, страдающим от игровой зависимости. В записях, посвященных периоду с 1867 по 1871 год, регулярно встречаются упоминания страсти ее мужа к игре и проигранных им сумм. Анна постоянно предстает свидетелем, перед которым разворачивается трагедия. Например:

…у нас было теперь 50 золотых <…>, значит можно было надеяться прожить <…>. Я просила Федю исполнить мою просьбу, то есть не ходить сегодня на рулетку <…>. Но Федя просил у меня только пять золотых, чтобы попытать счастия; может быть, сегодня счастливый день, и удастся еще выиграть. Не дать денег не было возможности, и я дала и была уверена, что он непременно проиграет [Достоевская 1993: 130].

Можно ли сказать, что Анна, сама того не желая, «пособничала» его страсти к игре? О чем она думала, когда давала ему деньги, которые он просил? Она не могла отказать в этом своему мужу и попыталась убедить себя, что однажды ему может повезти