2) «Прекрасно то, что всем нравится без [посредства] понятия»; 3) «Красота – это форма целесообразности предмета, поскольку она воспринимается в нем без представления о цели»; 4) «Прекрасно то, что без [посредства] понятия признается предметом необходимого благорасположения»[106]. Объективная действительность в ее тотальности как единство, всейность абсолютной необходимости обладает теми же характеристиками, что и эстетический объект. Таким образом, для intellectus archetypus, созерцающего объективную действительность, теоретическое воззрение совпадает с эстетическим, для него объективная реальность – это высшее знание и одновременно произведение искусства. Регулятивный принцип объективной действительности в эстетической сфере конституирует свой объект – произведение искусства. С одной стороны, как регулятивный принцип, понятие объективной действительности указывает на принцип причинности, который является условием, установкой, необходимой для того, чтобы многообразие созерцаемых объектов могло быть выражено понятием. Более того, оно всегда указывает на границу и на наличие запредельного себе, на неразрешимую проблему, составляющую бесконечный научный поиск. Каждый объект такого поиска только звено в бесконечной цепочке взаимодействий объективной действительности. В то время, как произведение искусства завершено и представляет собой «самодостаточное целое, которое как таковое не требует особенной цели, ценность которого скорее покоится в нем самом; это маленький замкнутый мир в себе (Welt in sich), оно никогда не указывает за свои пределы. В определенном смысле оно означает образ вселенной, это микрокосмос»[107]. Своеобразие эстетического объекта обуславливает специфику эстетической причинности. В теоретической сфере причинные ряды бесконечны и раскрытие одной причины влечет за собой поиск следующей, в ней не может быть места для эстетической причинности. Причинные ряды в эстетической сфере должны быть «конечными, замкнутыми», «художник должен выбирать определенные причинные ряды и извлекать их из всеобщей взаимосвязи, изолировать их. Как начальное звено эстетической причинной цепочки никогда не должно указывать за свои пределы на свою причину, так и конечный пункт – на свой эффект»[108]. Если в науке причинность выражается закономерностью, то в эстетике причинность, как условие возможности образования эстетического объекта, выражается как изоляция. Примером возможности прерывания естественного причинного ряда в искусстве Гессен называет частое использование в нем чуда как своеобразного момента в причинности. Повреждение естественного причинного ряда означает лишь то, что происходит перенос из естественного причинного ряда в другой причинный ряд. Произведение искусства представляет собой микрокосмос со своим собственным причинным рядом, т. е. нечто чудесное. Специфику причинности эстетической сферы Гессен определяет как «“изолированную“ причинность»[109] (курсив мой. – Ю. М.). Так Гессен расстраивает понятие причинности, теперь кроме действительной причинности есть еще и индивидуальная и изолированная причинности; последняя в определенном смысле также является и индивидуальной причинностью. К сожалению, Гессен не рассматривает детально отношение между индивидуальной и изолированной причинностью, подчеркивая только, что нельзя смешивать историю и искусство, историческую реальность и индивидуальную причинность с изолированной эстетической, это означает для Гессена привнесение в теоретизацию истории наглядности и переживания (натурализма).

В этической сфере масштабом является целеполагающая зависимость долженствования. Нравственно действующий человек задает себе причинную цепочку через постановку нравственной цели и осознание средств для ее реализации. С одной стороны, его действие имеет начало и конец, что дает основание говорить об определенном виде изолированной причинности. Данная причинность носит понятийный характер осознанных целей и средств, что опять же означает своего рода понятийную изоляцию. А с другой – этическая причинность не является «миром в себе», как это характерно для эстетической, в которой мир, произведение искусства противостоят личности как микрокосмос. В этической причинности мир, напротив, не изолируется от личности, она остается вовлеченной в него своими мыслями и действиями. За пределами нравственной деятельности, т. е. этической причинности (цели и средств ее достижения личностью) наличие нравственного начала (добра), или его отсутствие в мире, не является проблемой этики.

Гессен вводит последний разбираемый им тип причинности – религиозный. Для религии в отличие от этики, наоборот, разрыв между сущим и должным в мире является основополагающим для его понимания. Причиной, началом разрыва является грехопадение, которое задает причинный ряд всему последующему ходу развития мира и личности верующего человека. В противоположность эстетической изолированной причинности религиозная причинность представляет установку на всеобщую зависимость всех от всех и всех от Бога, что делает всех ответственными и виновными во грехе. Религиозное сознание движимо первопричиной греха и установкой на его всеобщее преодоление. Так, «первичная причинность, идея абсолютной взаимосвязи, которая в теоретической сфере имеет значение регулятивного принципа для наук, в религии переживается как трансцендентное абсолютное бытие, как наидостовернейшее, наиобъективнейшее, что вообще существует»[110]. Гессен ссылается на понятие теологической идеи у Канта. Наличие такой высшей объективной наглядности раскрывается, однако, только индивидуальному мистическому переживанию. Предельно общее достигается предельно субъективным переживанием единства, к которому можно пробиться и через «объективную религию».

Как и все представители трансцендентальной философии, Гессен переносит решение основных вопросов за пределы трансцендентального горизонта, сферой его исследований остается поиск укрепления объективности индивидуального посредством раскрытия его логических оснований, он не делает высказываний о действительности. Похвалу его учителю Риккерту в уже упоминавшейся статье Фолькельта, в которой последний «охотно признает» Риккерта «мыслителем, со строгостью и последовательностью, которые надлежит приветствовать, старающегося установить в борьбе с релятивизмом и позитивизмом прочные, объективные условия познания»[111], можно отнести опять также и к Гессену. Свою задачу Гессен видит в том, «чтобы между метафизикой и мистикой вырыть пропасть еще более глубокую, еще более непроходимую»[112]. Путь усиления разграничения метафизики и мистики в борьбе за «научную философию» Гессен покажет в своей большой статье «Мистика и метафизика» в первом номере журнала «Логос».

Cвою диссертацию Гессен закончил призывом к мистике, к тому, что подобно океану омывает остров знания, поэтому и не случайно он ставит себе задачу философски определить понятия мистики и метафизики. Первоначально он дает трактовку специфики философского определения, т. е. философии как особой науки. Так логика изучает формальные предпосылки закономерности вообще, то, что делает истинное знание истинным, а не само бытие, которое составляет предмет эмпирических наук, эстетика – это «наука о том необходимом» формальном «минимуме предпосылок, без которого одинаково невозможны и красота, и безобразие…». Но «из формы или арпсп искусства нельзя вывести конкретного материального произведения искусства»[113], a из законов логики нельзя вывести законов химии и физики. Гессен ссылается на определение философии, данное Г. Риккертом в работе «О понятии философии», «как теории ценностей», или формальной науки, которая «должна охватить все многообразие культурных благ и понять систему ценностей, лежащую в основе культуры»[114]. Риккерт указывает на то, что «отделение проблем ценности от проблем действительности приводит к очищению и выяснению собственно философских проблем»[115]. Философия