Согласно обычному в эпоху Средневековья порядку, Александра стали привлекать к выполнению княжеских обязанностей с самого юного возраста. Начало XIII в. было временем относительно спокойным для Руси. Извечные степные враги – половцы, были прочно замирены и во многих случаях выступали союзниками русских князей. Степная знать породнилась с русской: многие князья брали в жены половецких принцесс, обеспечивая себе поддержку кочевых кланов. Опасность с запада также была еще невелика. Папские агенты только начали свое проникновение в Прибалтику. В 1202 г. в Риге был основан орден меченосцев, с уставом храмовников, сыгравший важную роль в распространении католичества в регионе. Однако давление католической экспансии в Прибалтийский регион в то время принимала на себя в основном Полоцкая земля. Главной же опасностью, с которой сталкивались в начале XIII в. русские князья, были они сами. Страну раздирали кровавые междоусобицы. Враждовали между собой несколько отраслей Рюрикова рода. Каждая из отраслей стремилась закрепить за собой максимальную территорию. Это давало возможность получать максимальный доход. Доход же позволял увеличивать численность дружинных отрядов, а те, в свою очередь, открывали возможность новых завоеваний. Новгород был важной фигурой на политической доске Руси. За контроль над ним боролись представители суздальской и черниговской ветви. Зачастую главы княжеских группировок сами не могли сесть на новгородский престол – их отвлекали события, происходившие в стратегически важных южных и северо-восточных частях Руси. И тогда отцов на престоле Великого Новгорода замещали сыновья. Традиция эта была заложена еще князем Святославом I Игоревичем, отправившим на княжение в Новгород малолетнего Владимира, будущего крестителя Руси. Некоторое время новгородский престол воспринимался как следующий по значению за киевским. С новгородского стола начал активную княжескую карьеру и Ярослав Мудрый.

Князья XII–XIII вв. продолжили традицию, заложенную их предками.

Александру уже случалось с братом оставаться в северной столице без отца. В 1228 г. они остались в Новгороде, когда князь-отец с княгиней отправились в Переславль. Тогда юные княжичи были оставлены с боярином Федором Даниловичем и тиуном Якуном. Однако этот первый опыт закончился неудачно. В Новгороде разгорелась очередная усобица. Причиной ее были природные катаклизмы. Летописец повествует, что осенью «наиде дъжгъ велик»[80]. Дождь был беспросветный. С «Госпожькина» дня (очевидно, имеется в виду праздник Воздвижения Креста Господня, то есть 14 сентября по старому стилю) и до «Никулина дни», то есть до Николы зимнего (6 декабря), дождь шел не прекращаясь. Люди «не видохом светла дни». Современный человек сочувственно вздохнет: ох уж эта осенняя депрессия. Однако наших средневековых предков заботили вещи гораздо более практического характера. Осенняя непогода начисто лишила их возможности положенным образом завершить цикл сельхозработ: «ни сена людемъ бяше лзе добыти, ни нивъ делати». А без сена и без хлеба перспектива вырисовывалась одна: голод. Нужно было что-то делать. По представлениям того времени, за погодные катаклизмы были в ответе «большие» люди. Подходящая кандидатура на роль «козла отпущения» нашлась довольно быстро. Это был Арсений, местоблюститель митрополичьего престола. Летописец характеризует Арсения как вполне приличного человека: кроткого и смиренного. Он замещал хворого митрополита Антония, который по причине болезни вынужден был удалиться на покой в Хутынский монастырь. Однако толпа бывает слепа, и рассуждения ее всегда поверхностны. Взбунтовавшийся народ предъявил Арсению претензию, что тепло где-то задержалось («стоить тепло дълго») именно потому, что он, Арсений, занял почетную должность местоблюстителя, дав взятку князю. Очевидно, оправдаться Арсению не удалось. Новгородская первая летопись сообщает: «Акы злодея пьхающе за воротъ, выгнаша» оставляя надежду, что архиерея просто вытолкали за ворота. Однако редакция Младшего извода свидетельствует определенней: «Акы злодея пьхающе в шию, выгнаша». Значит, все-таки Арсению безо всякого уважения просто «навешали по шее», говоря современным языком. Уважаемый, но, по мнению М.В. Печникова, страдающий параличом[81] митрополит Антоний был водворен на новгородский престол. К нему были приставлены (видимо, для поддержки) два достойных мужа: Якун Моисеевич и щитник Микифор. Однако, судя по всему, ожидаемого эффекта не последовало. Нужно было назначить виноватым еще кого-нибудь. Раз с митрополитом фокус не прошел, внимание переключилось на светские власти. Мятежные горожане пожгли двор тысяцкого Вячеслава, и его брата Богуслава, и владычного стольника, и софийского и пр. А липницкого старосту с занятным для современного уха именем Душилец совсем уже собрались повесить, но староста «ускоци» (ускакал то есть) ко князю Ярославу. За улепетнувшего старосту пришлось расплачиваться его ни в чем не повинной супруге.

Однако все перечисленные меры никакого результата не возымели. Из-за проливных дождей в начале зимы Волхов разлился и унес все сено, которое еще оставалось по его берегам. Более того, сильный ветер взломал лед, которым уже было покрылось озеро Ильмень. Льдины двинулись по большой воде к городу и сломали девять опор великого моста. Буйство природы шло по нарастающей, а все имевшиеся в наличии городские должностные лица были уже изрядно побиты. Кого назначить «ответственным» в такой ситуации? По логике мировоззрения той эпохи им должен быть князь.

В XIII в. в Новгороде еще сохранялись древние традиции в восприятии фигуры князя. Это проявлялось в сакральном ореоле, которым его окружало древнерусское общественное сознание. Потребность в князе, которую испытывало древнерусское общество, выходит далеко за рамки рационально осознанной потребности в администраторе, полководце и судье. С современной точки зрения все эти функции смог бы исполнять любой достойный человек, но древнерусской ментальности свойственно было представление, что возможности князя в этой сфере во много раз превосходят возможности всякого иного. Помимо чисто утилитарных функций управления, от князя ждали мистического покровительства, которое он мог обеспечить уже в силу одной только своей княжеской природы. Насколько велика была эта составляющая его общественной роли, можно судить по тому, что даже неопытный князь воспринимался как необходимый элемент руководства, даже при наличии опытных и знающих бояр, для которых отводилась роль, самое большее, советчиков. Новгородцы в 970 году просят у Святослава князя себе. Святослав дает им Владимира[82], очень еще молодого, если не маленького, в то время. Новгородцы удаляются, вполне, видимо, удовлетворенные. В 1152 г. князем Изяславом был выставлен отряд для охраны бродов через Днепр от половцев. Однако когда кочевники принялись атаковать «покрыша Днепр от множества вои», охрана бежала. Причина поражения объяснена в летописи просто: «Да темь и не твердъ бе ему бродъ, зане не бяше ту князя, а боярина не вси слушают»[83]. Эта последняя сентенция высказана как общее правило. Особенно показателен пример Святослава. Копье, брошенное слабой детской рукой, стало сигналом к началу битвы: «Рече Свенелдъ и Асмолдъ: „Князь оуже почалъ – потягнете дружина по князе!“ И победиша древляны»[84]. Мистичность князя чувствуется в том, как остро, со страхом, переживало население древнерусских городов периоды бескняжья[85]. Указанными чертами древнерусский князь напоминает скандинавского конунга, на котором, помимо обязанностей правителя и военачальника, лежала ответственность за природные катаклизмы, моровые поветрия и вообще всякого рода удачу и неудачу, находящуюся вне власти простых смертных[86].