Шрифт:
Закладка:
Обернув бедра полотенцем, выхожу в коридор, попутно рассматривая заставленные книгами полки. Смесь из французской классики и бульварного чтива сбивает меня с толку, но тут я соображаю, что французские книги я сам же и оставил здесь много лет назад, а дешевые и легкие триллеры всегда любила Нина. Почему-то вспомнил, что она пахла розами. Интересно, она до сих пор с Себом? Дверь в ванную распахнута, словно приглашая к себе. Захожу, разглядываю отполированную ванну. Как же давно я принимал ванну в последний раз! Тянусь к кранам, но замираю. Уж не злоупотребляю ли я гостеприимством? Впрочем, я и так в его доме, в его одежде, поэтому помыться – наименьшее из всего, что я могу для него сделать. Через несколько минут я уже лежу в воде, наблюдаю, как грязь стекает с моего тела и тонет. Беру щеточку, принимаюсь тереть себя, стараясь, правда, не входить в раж. Дальше – волосы. Только намочив их, осознаю, насколько же они длинные. В конце скребу лицо, пока не чувствую, что оно снова приобрело розовый цвет. Спустив воду, поражаюсь полосе из грязи, окаймляющей дно.
На выходе из ванной я замечаю кого-то в зеркале. Персонажа ночного кошмара. Это, конечно же, я сам, вот только лицо в отражении истекает кровью. Тупая боль дает понять: я разодрал швы. Вздыхаю, прижимаю к лицу скомканное полотенце и держу, пока не обнаруживаю пластыри с изображением мультяшных поросят. Так у него есть дети? Наклеив три полоски одна на другую, останавливаю поток, затем бросаю еще один взгляд в зеркало. Выгляжу чистым, но каким-то нелепым.
– Нашел-таки пластырь, – улыбается он, когда я захожу на кухню.
Лоб покалывает.
– От племянниц остался. Там яйца с беконом, – он указывает на накрытый стол, – и в кофейнике свежий кофе.
На нем классический серый клетчатый костюм, бледно-голубая рубашка, алый галстук с узором из маленьких слоников. Он с улыбкой осматривает меня, одетого в его клетчатую рубашку и красные брюки. Затем встает, берет со стола ключи. От запаха бекона в животе то накатывает, то затихает чувство голода. Но мне нужно поесть.
– Спасибо, – говорю я, присаживаясь.
Он глядит на меня так, будто хочет что-то сказать, но потом раздумывает.
– Слушай, мне пора на работу. – Он смотрит на часы.
Это «Ролекс Милгаусс». Когда-то и у меня были такие же, ведь они названы в честь математика.
– Поговорим, когда вернусь. Где-то около шести. Пользуйся всем, чем нужно.
Он делает паузу, заметив мое взволнованное лицо:
– Все в порядке, я один в доме.
– Спасибо, Себ, – отвечаю, – но не буду тебе докучать. И верну все это, если ты покажешь, куда дел мою старую одежду.
Остановившись в дверях, он оборачивается. Улыбка расплывается чуть ли не до кончиков глаз.
– Ксандер. Нет. Пожалуйста. Просто останься.
– Не знаю. Находиться в помещении мне слишком тяжело.
Он роется в кармане, и в руках у него возникает кошелек. Я пячусь, но то, что он протягивает мне, – это вовсе не деньги.
– Тогда просто пройдись. Сядь на автобус, подыши воздухом. Возьми мой старый проездной. На нем тридцать фунтов или около того. Но только не сбегай, во всяком случае пока я не вернусь, – говорит он.
Я киваю, точно зная: когда он вернется, меня и след простынет. К тому же он не оставил мне ключей.
Когда он ушел, я сажусь за стол и набиваю себе рот едой. Наливаю немного кофе, делаю большой глоток. Теплый кофеин циркулирует по телу, и постепенно, клетка за клеткой, организм стряхивает с себя сон. Мускулы наливаются силой, и я иду в гостиную – в бледных тонах, но светлую. Отполированные поверхности подмигивают мне, сверкая всеми своими плоскостями. Мебель исключительно новая, но я знаю эту комнату, этот дом, знаю его скелет, даже если на нем теперь новая плоть. Ищу какие-то следы Нины, но не нахожу. Что же с ней случилось?
Одну из стен украшает телевизор размером с большую картину, под ним – стереосистема с колонками в форме цилиндра. На камине стоит единственная во всем доме фотография Себа. На ней ему где-то двадцать два: стоит такой розовощекий на фоне лазурного неба. Позади угадывается здание колледжа. А на переднем плане Нина и рядом с ней Грейс.
Я, кажется, помню тот день. Я уверен, что был там, когда сделали фотографию, пусть меня и нет на ней. Возможно, я по другую сторону объектива. Странно: в моих воспоминаниях об этой фотографии я тоже должен быть на ней. Перед глазами мое тогдашнее выражение лица – кажется, раздраженное, потому что фотографироваться я не хотел.
И Себ такой же. Может быть, на фото щеки у него чуть пухлее, а волосы не столь седые. Но глаза того же голубого оттенка. Я вроде бы не должен этому удивляться, но удивляюсь. И руки – такие же. В общем и целом он прежний. Как и раньше, пышет красотой.
Софа проваливается под моим весом. Тону в ней все глубже – такое незнакомое, тревожное ощущение. Быстро встаю и ложусь на ковер. Стоит коснуться головой шерстяной поверхности, как вулканом взрывается боль и на меня обрушивается поток картинок из той ночи. Мужчина навалился на женщину, придавил ее, она борется, брыкается. Я вижу все это, лежа на полу, но страх и трусость сковывают мои руки и рот.
Что было бы, если б я встал?
Перед моими глазами в затухающем свете камина проносится ее лицо. Кожа уже матовая, совершенно гладкая. Красное пятно на блузке все еще расползается. Оно достигает шеи, перетекает через нее, скапливается в ямках на горле. Затем поднимается выше, доходит до подбородка. Как только оно достигает губ, ее глаза распахиваются. Кровь заполняет ей рот, и она кричит.
Открываю глаза в тот самый момент, когда потолок, сорвавшись, уже летит мне на голову. Стены тоже пришли в движение. Пора выбираться.
Открываю дверь – с улицы в меня бьет поток холодного воздуха, и я в спешке ее захлопываю. В такую погоду хорошо бы иметь одежду и обувь получше. Поднимаюсь в спальню, где провел ночь, роюсь в шкафу. На вешалке несколько старых костюмов и рубашек – как белых, так и пастельных цветов. На полу несколько пар полированных туфель – со шнурками и без, – но в таких на холоде или под дождем долго не протянешь. Вижу пару походных ботинок,
