Шрифт:
Закладка:
– Тятя! – вскрикнул Иван. – Тятя!
Он схватил отца за плечи и так сжал, что Фёдор охнул:
– Ну, ты и медведь! Откуда силища?
– От тебя, тятя! – захохотал сын.
Он ухватил отца за поясной ремень и закружил прямо на крыльце, восторженно повторяя:
– Тятя, тятя…
– Да отпусти, ради Бога! Мне доложиться надобно.
Иван отпустил, поправил отцу чекмень, аккуратно потрогал «Георгия»:
– Довелось япошек порубать?
– Потом расскажу. Кто в правлении?
– Вертопрахов. Давай, иди докладывай – и домой! Заждались нас!
Фёдор сунул Ивану чемодан и скрылся в дверях.
Иван, улыбаясь во весь рот и жмурясь, подставил лицо полудённому солнцу.
«Как же здорово! – думал он. – Вот и тятя приехал, и война закончилась, и дома Настя ждёт…»
И тут сердце его оборвалось:
«А как же Цзинь и сын? Сяопин. Его сын! Не Сёмка, не Пашка, не Илька, не Колька или Гринька. Сяо… пин! Почти Саяпин, как сказал Сяосун. Вот именно, почти!»
Ивану стало жарко, он отступил в тень.
«Ну где же тятя так долго?»
Фёдор, выйдя наконец, застал сына в мрачной задумчивости.
– Чё случилось, сынок? Али чину не рад?
– Да рад, рад, – отмахнулся Иван, однако дальше объясняться не стал, а Фёдор не настаивал: вырос сынок, своя голова на плечах.
Они пошли рядом. Идти предстояло пять кварталов. Можно было, конечно, взять извозчика и с шиком подъехать к своим воротам, но им это и в голову не пришло: никогда они в родном городе извозчиками не пользовались.
Молчали. Глядя на сына, Фёдор тоже помрачнел. Ему вспомнилась встреча с Цзинь и кудрявым золотоволосым мальчуганом, столь похожим на маленького Ивана. Она так и не сказала, как его зовут. Может, это и к лучшему.
– У меня есть сын, – неожиданно сказал Иван. Он будто подслушал мысли Фёдора.
Отец словно на стену наткнулся – резко остановился и вопросительно повернулся к Ивану. Тот остановился тоже, но смотрел куда-то в сторону.
– Ну, есть… Кузя… – медленно, будто что-то проверяя, сказал Фёдор.
– Кузя – это само собой. Другой сын, мой и Цзинь. Сяопин.
«Так вот как его зовут, – подумал Фёдор. – Сяопин, почти Саяпин. Теперь понятно, почему она не сказала. Боялась, что догадаюсь».
– У Цзинь был муж, русский инженер…
– Я знаю. Но сын-то мой! Мне Сяосун сказал.
– Где ты его видел? – удивился Фёдор.
Они стояли на пустой улице, на самой жаре. В это время дня горожане были заняты делами, и Фёдор порадовался, что никто их не видит и не слышит этот довольно странный разговор.
– В Китае. Я ж только что оттуда. Хунхузов гоняли.
– И чё тебе сказал Сяосун?
– То и сказал. А почему муж был?
Фёдор уже пожалел, что проговорился, но делать нечего: врать он не привык.
– Погиб он под Мукденом. Геройский был офицер.
– Значит, Цзинь теперь одна? – вспыхнул Иван. – Где она живёт?
«Врать всё-таки придётся, – вздохнул Фёдор. – Ни к чему Ивану это знать».
– Муж не успел сказать. Может быть, где-то в России… али в Китае… И чё ты взбулгачился? Четыре года прошло, она вполне могла родить и от него.
– Нет, Сяосун не врал. Сяопин – мой сын!
– А чё ж тогда не сказал, где они?
– Не хотел, чтоб я полез в чужую жизнь. Но он тогда не знал, вернее, вряд ли знал, что муж погиб… Тятя, я должен её найти!
– Зачем? Что ты ей можешь дать? Она молода, красива, китайцы детей любят. Найдёт себе мужа.
– Тятя, ну как ты не понимаешь! Там же мой сын! Мой!
– Здесь тоже твой сын, и ещё дети будут. Разошлись, Ваня, ваши тропки-дорожки, и помочь ты ей ничем не можешь. И давай пойдём, а то стоим, как два столба в чистом поле.
Быстрым шагом они пошли к себе на Северную. С каждым пройденным кварталом настроение Ивана улучшалось: он вообще не мог долго находиться в подавленном состоянии, молодая жизненная сила требовала радости, и всё, что было плохо на душе, как-то само собой отодвигалось в сторону, а то и вообще на задворки памяти. Так и сейчас предвкушение встречи с Настей и маленьким Кузей оттесняло мысли о Цзинь и неизвестном сыне куда-то в глубину сознания.
Видя, а больше чувствуя растущую приподнятость сына, повеселел и Фёдор. Он, конечно, сожалел об утраченном первом внуке, но Кузя, Настя, Ваня и вообще вся русская семья были ему куда ближе и родней. Порванную верёвку обратно не сплетёшь, а ежели свяжешь, даже крепкий узел всегда будет напоминать о разрыве.
Бурная радость от встречи родных окончательно развеяла дурные мысли. Дед Кузьма помолодел лет на десять, Настя и Арина висли не шеях мужей. Бабушка Таня хлопотала вокруг и около: хотела и зятя с внуком обнять, и с обедом поспеть. Настя сразу же потащила Ивана наверх, чтобы «Кузю показать». Вернулись лишь по зову к столу, раскрасневшиеся, с глазами столь яркими, хоть горницу освещай.
– Будем ждать прибавления, – тихонько сказал Фёдор жене, и оба засмеялись.
– Настёну Ване война принесла. Как награду, – задумчиво добавила Арина. – У тебя вон крест Георгиевский, а у него – Настя.
– Такая жена лучше всякого креста, – сказал Фёдор.
По-особенному сказал, с нажимом. Арина с любопытством взглянула на него и вдруг озаботилась:
– Слышь, Федя, ты в Хабаровске был. Еленку с Пашкой не проведывал?
Фёдор смутился:
– Хабаровск большой, а я был-то всего ничего. Домой спешил.
– Как уехали, только два письма и было, – вздохнула Арина. – На Еленку не похоже: она ж у нас боёванная, вся на виду, должна объявиться.
– Объявится, – с готовностью подтвердил Фёдор: очень ему хотелось перед женой любимой оправдаться.
– Зато Марьяна насовсем пропала, – горестно покачала головой Арина. – Маманя всё об ней думает. Не говорит ничего, но я-то по глазам вижу. Крутельна девка! Знать бы, что с ней?
11
Не зря говорят: чутче сердца материнского ничего нет. Про себя поминала Арина Еленку, можно сказать, каждый Божий день, а вот спросила первый раз. Впрочем, прежде спрашивать-то было некого – не маманю же или свёкра, деда Кузьму. Это всё равно что спросить у иконы Албазинской Божьей Матери, список с которой стоял на божничке в красном углу, – ясно, что не ответит. Хотя нет, Божью Матерь иногда спрашивала, когда уж совсем невмоготу становилось, и та вроде бы утешала – взглядом ли кротким, откликом ли душевным. Не случайно образ Сына Божьего на иконе находится в груди Богородицы, а сама икона
