Когда немного раньше Алия спросила, как ей писать и делать прочее, он только пожал плечами. Судя по смраду в фургоне, предыдущим его обитателям тоже не ответили на этот вопрос.

Круг вышел и забрал с собой факел. Алия ощутила, как пробежал холодок вдоль спины. Алия вспомнила слова полковника про жестокость и улыбнулась бы в темноте, если бы не кляп во рту. Алии вспомнилось орденское испытание темнотой и лицо магистрессы Ордена, проводившей послушницу вглубь подземелья. Вскоре это лицо заслонили слои кирпичей – юную Алию замуровали в холодной стене. Хуже всего было, когда погасла свечка и воцарились темнота и тишина, казавшиеся бесконечными.

Алия провела в стене два месяца без света, воды и еды, может, даже и без воздуха, использовала все, что годами вдалбливали ей о выживании – и выжила. Многим сестрам не хватило умения. Из стены тогда доставали их трупы, было много вони и грязи. Иные выжившие выходили седыми как старухи, никого не узнавали.

Алие после испытания достался только страх темноты. Не самая тяжелая травма, и чаще всего с ним удавалось совладать. Чаще всего – но не всегда.

– Жестоко, – повторила Алия про себя произнесенное полковником слово.

Ей хотелось крикнуть о том, что Круг не имеет понятия о настоящей жестокости. Глупый мужчина. Хотя высокий и даже симпатичный. Но улыбаться Алие расхотелось.

С каждой минутой темнота давила все сильней. Казалось, вернулись те давние времена, когда погасла последняя свечка.

«Сестричка, я надеюсь, ты об этом помнишь, – подумала Алия. – Очень надеюсь».

Было близ полуночи, когда Роттардамус, ловчий из Театра, положил в огонь толстый, напитанный смолой сук. Он тут же запылал, а Роттардамус посмотрел на пламя так, словно увидел впервые в жизни.

– Пламя такое красивое и адски горячее, – сказал он. – Пусть разгорится сильней, а то у меня прямо яйца отмерзают.

Другой ловчий, Лаль, посмотрел на стоящий рядом тюремный фургон.

– Глупо оно как-то – стеречь только один бок.

Роттардамус тоже чувствовал, что его поставили на глупое и бессмысленное дело. Конечно, иных пойманных надо стеречь крепче, чем остальных, но ведь такие хлопоты из-за бабы! Роттардамус был не очень высокого мнения о женщинах.

– Да слыхал я о ней, – продолжил Лаль. – И не то чтобы говорили о чем-нибудь эдаком, отчего челюсть падает до пола. По-моему, подвигов за ней, как за обычным бандюгой.

– Да, раз уж дала себя поймать, как-нибудь устережем, – согласился Роттардамус. – Нас тут вон сколько.

– Но при полковнике лучше не говорить, что мы про это думаем, – напомнил Лаль. – Вон, Марваст распустил язык.

– И что?

– Будет целую ночь чистить нужник.

– Мог бы он и заткнуться, – заметил Роттардамус. – Полковник не любит болтунов.

– С другой стороны, мы стережем бок фургона, а Марваст драит латрину. Кому лучше-то, а?

– Это да, – согласился Роттардамус, оторвал взгляд от костра и спросил: – А вот там кто?

Пусть ночная вахта и не нравилась, но оба были опытными ловчими, и, если уж взялись за работу, никакая сила не могла их от работы оторвать. Было приказано сторожить – они сторожили.

Потому оба заметили женщину еще до того, как она вышла из-за ближайшего фургона с провиантом. Ловчие заметили то, что от тени фургона оторвалась меньшая тень.

На женщине был черный плащ и перчатки, лицо заслонял платок – и никакого оружия. На лице были открыты только глаза. Женщина пошла к костру.

– Я ее не знаю, – сообщил Роттардамус и скомандовал: – Стой!

От его крика вскочили стражники у других костров. Женщина остановилась.

– Кто такая? – грозно спросил Роттардамус и схватился за оружие.

Он носил пару клинков: короткий широкий меч и кинжал.

Женщина вытянула руку и крутанула ладонью, словно завязала петлю.

– Ах, – выдохнул Роттардамус и снова повернулся к огню.

Лаль и остальные стражники тоже уселись и успокоились.

– Пламя такое красивое и адски горячее, – сказал Роттардамус. – Пусть разгорится сильней, а то у меня прямо яйца отмерзают.

Другой ловчий, Лаль, посмотрел на стоящий рядом тюремный фургон.

– Глупо оно как-то – стеречь только один бок.

Женщина беззвучно подошла к стальному фургону, коснулась засовов, и те мгновенно отодвинулись и обуглилось, задымилось дерево. Женщина скользнула внутрь, впустив сквозь щель толику света от костров, плотнее прикрыла платком лицо, чтобы защититься от смрада.

Женщина подошла к скованной Алие, вынула тряпку из ее рта, сняла перчатку и тонкими пальчиками приподняла тяжелый замок. Он лопнул и рассыпался, будто стеклянный. Такая же участь постигла и остальные замки.

Цепи брякнули о пол. Освободившаяся Алия посмотрела на женщину. Та, несомненно, заметила бледность Алии, ее прерывистое дыхание. Женщина поправила платок, рукой без перчатки погладила щеку пленницы, затем вышла, растворилась в темноте.

Алия выглянула, вдохнула полной грудью ночной воздух, окинула взглядом стражу у костров, затем неохотно вернулась в смердящий фургон и прикрыла дверь.

Кто-то прошел неподалеку. Алия заметила его сквозь оставленную щель.

Круг стал за несколько фургонов от стального. Нет смысла идти дальше, все хорошо видно и оттуда. Круг не мог заснуть. Его мучила непонятная тревога, и захотелось убедиться в том, что стражники исправно делают дело. Похоже, так оно и есть. Костры горят, люди бодрствуют. Все в порядке.

Сквозь ночную тишину донеслись слова Лаля:

– Но при полковнике лучше не говорить, что мы про это думаем, – напомнил Лаль. – Вон, Марваст распустил язык.

– И что?

Круг подумал о том, что его люди сплетничают как старые бабы. Однако дело знают, на них можно положиться. Пусть и ворчат, но сторожат чутко, как лесные звери.

Круг сам выбирал их. Он, Туут и их люди были лучшими наемниками Театра. И все это знали. Круг даже ощутил что-то вроде прилива гордости, а потом вернулся к себе и заснул как камень.

Тууту не спалось. Он все раздумывал. Сперва из головы не шла Алия. Он воображал ее нагой, представлял очертания ее бедер. Туут считал себя истинным знатоком и ценителем бедер. Бедра Алии – просто чудо. А ведь еще и лицо исключительной красоты. Просто невероятное сочетание. Но женщина опасная плюс к тому дорого стоит, и лезть к ней – не самая лучшая идея. Глупая, губительная идея. Туут на разный лад объяснял себе это и твердо решал оставить всякие мысли о плотских забавах, но мимо воли снова принимался думать о них и знал, что рано или поздно попробует.

Хотя это и все равно что улечься в постель с волчицей.

Когда Туут не раздевал мысленно Алию, то раздумывал о работе.